Но в Нантакете все прошло как нельзя лучше. Она отправилась туда, преисполненная решимости разделаться наконец с проблемой, которая, как ей казалось, имела первостепенное значение: избавиться от своей девственности, что в один прекрасный день она и сделала, лежа на днище парусной лодки, в миле от берега, с помощью своего инструктора по парусному спорту, откликнувшегося на ее призыв с большим энтузиазмом. Шарлотте часто приходилось слышать, что обычно в первый раз испытываешь только боль и разочарование; но ей не пришлось пережить ни первого, ни второго. Потом она лежала, чувствуя, как тело ее наполняется радостным изумлением, и улыбалась от удовольствия; а инструктор по парусному спорту — которого звали Бо Фрейзер и который на самом деле был студентом из Питс-берга, а никаким не инструктором — тоже улыбался, глядя на нее сверху вниз, и все время переспрашивал, неужели у нее это и вправду был самый первый раз: невозможно поверить, говорил он, почти никому не удается испытать в первый же раз оргазм, а уж два оргазма! Он только было собрался осуществить то, что назвал — довольно остроумно, подумала Шарлотта, — «третьим пришествием», как вдруг поднялся ветер, и ему пришлось заняться лодкой; Шарлотта, сидя на крошечном баке, пыталась натянуть на себя бикини, поскользнулась и свалилась в воду; Бо втащил ее назад в лодку, но бикини так и уплыло; когда они вернулись к причалу, на Шарлотте не было ничего, кроме спасательного жилета. По счастью, единственным человеком, оказавшимся в тот момент на причале, был Малыш, который взглянул мельком на ее несколько эксцентричное одеяние, широко улыбнулся, снял с себя полотняную куртку и набросил ей на плечи.
— Скорее беги и чего-нибудь найди, — сказал он, — а то дед собирался заехать за тобой, чтобы пойти вместе в кафе.
Шарлотта и раньше всегда очень любила Малыша; но после этого случая она готова была при необходимости умереть за него.
Начиная с этого же дня и вплоть до самого своего отъезда из Нантакета она готова была умереть и за Бо Фрейзера; они каждый день отправлялись походить под парусами и каждый день занимались любовью. Шарлотта никак не могла им насытиться; было такое впечатление, словно она всю свою жизнь голодала и только теперь наконец-то дорвалась до еды. На протяжении всех этих недель она не могла думать ни о чем другом; она просыпалась по утрам, и тело ее уже возбужденно предвкушало те удовольствия, что ждали его впереди; первую половину дня она обычно проводила с Фредом на поле для гольфа или с Малышом на теннисном корте или же пыталась сломить ледяную сдержанность Фредди, непрестанно обращаясь к нему во время завтрака и стараясь разговорить его; она пробовала сосредоточиться на том, чем занималась, но не могла заставить себя думать ни о чем, кроме Бо Фрейзера, его чрезвычайно умелых и опытных губах и руках; о том, как они станут ласкать ее тело, вызывая в нем жар и нарастающее желание; о тех всегда разных, но неизменно приятных ощущениях, которые возникали, когда он входил в нее и начинал двигаться в ней внутри, и все ее тело радовалось ему, поднималось и опускалось в такт его движениям и трепетало от страсти. Она жила в постоянном страхе перед тем, что кто-нибудь или что-нибудь может помешать их послеполуденным встречам; за обедом она сидела теперь необычайно молчаливая и не принимала участия в обсуждениях, которые вели другие члены семьи, — относительно планов различных пикников, барбекю, поездок верхом и тому подобного.
В последнюю неделю их пребывания в Нантакете приехали Александр и Вирджиния. Между ними был явный разлад, и, похоже, оба они стремились досадить друг другу как можно сильнее. Александр, как всегда, проводил время по большей части в одиночестве, рано отправлялся спать и отказывался принимать участие в семейных играх и развлечениях; единственным человеком, с которым он готов был общаться, была Георгина; он подолгу ездил с ней на велосипеде, ходил купаться, так что практически Георгина тоже оказалась исключенной из семейной компании. Александр часто в присутствии Вирджинии называл ее Джорджи — чего никогда не делал дома, — и Вирджинию это злило. Александр совершенно не воспринял всерьез слова Малыша о том, что Макс «постоянно лижется», как выразился Малыш, в беседке с Мелиссой; не стал он и наказывать Макса, как этого требовал Малыш.
— Боже мой, Малыш, они же еще дети. Что там между ними может быть?
Малыш ответил, что не в этом дело, на что Александр возразил, что дело именно в этом и ни в чем другом, и вышел из комнаты; больше этот вопрос не поднимался. Шарлотта в глубине души была солидарна с Малышом; ей казалось, что ее отец проявил в данном случае отсутствие чуткости. Что было на него совершенно непохоже.
Спустя четыре дня Вирджиния опять уехала; ей необходимо было встретиться в Нью-Йорке с одним из ее клиентов, который дал ей заказ на отделку своего летнего дома в Ки-Уэсте, во Флориде; до этого она украсила, как она сказала, во французском провинциальном стиле его квартиру в Шерри, в Голландии.
— У него не квартира, а какая-то гостиница, там вечная неразбериха и свалка, — весело заметил Александр. — Не представляю себе, как там может прижиться нечто французское, да еще и провинциальное. Джорджи, не заглатывай так, будто тебя целый год не кормили!
— Ну, воображением ты никогда не отличался, — возразила Вирджиния. — И не зови ее Джорджи.
В тот день Вирджиния была в особенно обидчивом и раздражительном настроении; даже Макс вынужден был признать, что без нее лучше.
В Англию дети возвращались вместе с Александром; Вирджиния уехала в Ки-Уэст. Уже оттуда она позвонила в Нантакет и сообщила, что, возможно, задержится еще на некоторое время.
— Но ведь это не так уж важно, верно? — сказала она разговаривавшей с ней Шарлотте. — Макс и Георгина будут в школе, а ты уже уедешь в университет. Так что скучать по мне все равно никто не будет.
— Будут, — ответила Шарлотта, — но мы к этому привыкли. — И положила трубку, даже не попрощавшись.
Ей предстояло убить еще целый месяц перед тем, как ехать в Кембридж, и, оказавшись вдруг предоставленной самой себе, Шарлотта чувствовала себя одиноко и тоскливо. Она читала, много ездила верхом, но ей невыносимо не хватало Бо, да и по брату с сестрой она тоже скучала. Александр был постоянно занят делами поместья и не мог уделять ей много времени; она попыталась найти себе каких-нибудь друзей, но с ними ей было неинтересно. Шарлотта уже подумывала о том, чтобы снова съездить в Штаты повидаться с матерью и начать что-то узнавать о банке, как вдруг ей позвонил Тоби Лейвенхэм.
— Шарлотта, привет! Как провела лето?
— Хорошо. А ты?
— Отлично!
Они встречались почти каждые каникулы, но никогда не пытались восстановить прежние отношения; вначале просто не подворачивался случай, а потом у него возник в Оксфорде какой-то роман, по словам Джоанны — серьезный. «Но у него еще к тебе что-то теплится, Шарлотта. Не удивлюсь, если он в конце концов к тебе все-таки вернется. Не отчаивайся!»
Шарлотта не стала говорить, что она вовсе и не отчаивается: Джоанна обожала своего брата.
