– Ну хорошо, хорошо, – но сейчас ты должна
рассказать все людям из милиции.
И я рассказала, что то, что лежит там во дворе в дурацком
костюме пингвина, является на самом деле Максимом Костровым, депутатом от
партии «зеленых». Он хотел меня убить вот этим ножом, да, который тут лежит. И
признался мне в убийстве еще четверых человек, нет, даже пятерых. Он убил
журналиста Подрезова, потому что тот его шантажировал, а потом уничтожал
свидетелей – Ларису Гребенюк, потому что она знала про из общие с Подрезовым
дела, Подрезов расспрашивал ее про Максима; Ивана Ладуненко, потому что тот
случайно видел его вместе с Подрезовым, потом Лифарева, с помощью которого
Максим прокручивал свою грандиозную аферу с деньгами на очистные сооружения. И
уже потом он убил Ольгу Головко, свою любовницу, на квартире которой он
встречался с Подрезовым. Таким образом, он устранил всех, кто в нашем городе
так или иначе мог связать его с убийством журналиста Подрезова.
– Если у вас нет вопросов, то можно нам уйти?
Милиционер ответил, усмехаясь, что у него миллион вопросов,
и не только у него, но он видит, в каком я состоянии и подождет до завтра, тем
более что сейчас уже ночь, пусть только я скажу, а за каким, простите, чертом,
Кострову понадобилось убивать меня, чем я-то ему помешала?
– Он вбил себе в голову, что я видела его, когда он
садился в машину к Подрезову за несколько часов до убийства.
– Вы действительно его видели?
– Его – да, но больше никого. У меня не очень хорошее
зрение. Максима я узнала, потому что он был мне знаком, но больше никого не
увидела.
– А он не знал, что у вас плохое зрение?
– Не знал, я никогда не носила при нем очки.
Опер только махнул рукой и не стал спрашивать, почему.
Только тут до меня дошло, что за всеми трагическими случайностями, которые
произошли со мной за последние несколько недель, стоял Максим. Сколько раз за
последнее время я могла умереть!
Тяжеленная металлическая стойка в архиве под библиотекой,
которая, по образному выражению нашего проректора по хозяйственной части, сто
лет на месте стояла, а Мариночка бежала, коленочкой задела, стоечка упала и
разбилась! Кстати, за это я ему при случае отомщу.
Потом какая-то машина с затененными стеклами там на стройке
явно хотела меня сбить. Потом случай в лифте. Сосед Борис спас мою жизнь,
прикоснувшись к кнопке протезом. Если бы я нажала ее пальцем, хватануло бы
током насмерть!
И потом, когда мы были с Максимом наедине в той квартире.
Ведь он собирался меня убить. Если бы судьба не подсказала мне наговорить ему с
три короба про то, что я проболталась сестре о нашем свидании, мне бы точно не
уйти из той квартиры живой. Господи, и как же я подставила бедную Аньку! Ведь
он мог убить и ее, тогда Дашка осталась бы сиротой. От этих мыслей меня начала
бить крупная дрожь и я опять прижалась к Алику, стуча зубами. Опер понял, что
больше он от меня ничего не добьется. И велел врачам из «скорой» везти меня в
больницу. Я вцепилась в Алика и оторвать его от меня мог только подъемный кран.
– Не бойся, Маришка, поедем, я все улажу, – шепнул
он мне.
Нас погрузили в машину, но по дороге Алик уговорил врача
подбросить нас до его дома, потому что в свой я ехать отказывалась, а к нему в
центр было близко. Видя, что я не бьюсь головой о стену и могу идти своими
ногами, врач согласился.
У Алика в квартире со мной началась форменная истерика, очевидно,
при посторонних я еще могла держать себя в руках, а тут силы оставили меня
окончательно. Я заставила Алика включить свет во всей квартире и все равно не
могла остаться одна в комнате ни на минуту – мне казалось, что сейчас из-за
угла выскочит ужасный пингвин и бросится на меня с ножом. Даже когда я смывала
остатки косметики в ванной, я оставила дверь полуоткрытой, и Алик дежурил в
коридоре. Он не растерялся от всего случившегося и первым делом заставил меня
позвонить домой. Я смогла поговорить только с тетей Надей и попросила ее
урегулировать вопрос с моими домашними. Тетя Надя еще немного побеседовала с
Аликом, он коротко обрисовал ей ситуацию.
Алик напоил меня чаем, причем я согласилась пить, только
когда он сидел рядом. Чай помог, но ненадолго, потому что вскоре я опять начала
трястись и беспрерывно повторять: «Прости, прости меня!»
Был третий час ночи, и Алик попробовал уложить меня в
постель. Я не возражала, но только здесь, с ним, одна в комнате я спать
отказывался. Не знаю, сколько раз за эту ночь он пожалел, что не отправил меня
в больницу, мне он про это впоследствии не говорил, но признался, что, когда я
прижалась к нему, целовала и так жалобно просила не оставлять меня одну, он не
выдержал и немножко потерял голову. Представляю, какой ужасный у меня тогда был
вид, и только такому сердобольному человеку, как Алик, могла прийти в голову
мысль заняться со мной любовью, а может, он это сделал от отчаяния. Тем не
менее это действие возымело желанный эффект – я немного успокоилась и перестала
трястись и плакать. Но заснуть ему я все равно не дала до самого утра, так что
ему пришлось применять свое успокаивающее средство еще два раза.
Мы все-таки немножко поспали, а когда проснулись поздним
утром, у нас началась странная жизнь. Я была спокойна и послушна, но только
рядом с ним. И делала только то, что говорил мне Алик. Звонили из милиции,
требовали привезти меня на допрос. Я категорически отказалась, Алик выпросил у
них трехдневную отсрочку. Приезжала тетя Надя, привезла мои вещи, я к ней даже
не вышла, но она не обиделась. Алик попросил тетю Надю сходить в магазин и
принести нам продукты, потому что о том, чтобы я выпустила его на улицу, не
могло быть и речи. Первый день мы все делали вместе. Вместе готовили еду,
вместе мыли посуду. Ему надо было работать, поэтому я садилась на диване и
делала вид, что читаю, а сама смотрела на него сзади. Больше всего на свете мне
хотелось стать собакой, подойти и положить голову ему на колени. На третий день
я немного оживилась, решила заняться уборкой и даже смогла остаться ненадолго
одна на кухне и в ванной. Вечером опять звонили из милиции, вызывали меня на
утро. Я опять расплакалась и испугалась. Видя, что все его усилия привести меня
в норму могут пойти прахом, Алик от отчаяния позвонил следователю Громовой. Не
знаю, как уж ему удалось ее уговорить, но на следующий день оперы приехали к
нам домой. Мы уселись на кухне, я даже приготовила кофе. Один был мой знакомый
Дима, а второй постарше и посолиднее, звали его Владимир Петрович.
Они внимательно выслушали мой рассказ о той ночи на
маскараде, потом старший с сомнением пожал плечами и сказал, что в крови
разбившегося насмерть человека обнаружено столько наркотика, что непонятно, как
он ходил и говорил.
– У вас не создалось впечатление, что он был под
наркотиком?
– Все было так ужасно, у меня создалось впечатление,
что он сумасшедший, но может, это был наркотик, я плохо в этом разбираюсь.
Дальше из нашего разговора я поняла, что ничего не
подтверждает моих слов. Максим мертв, и только Алик видел, что он пытался меня убить.
Все остальное я со страху могла и придумать, во всяком случае, по лицам этих
оперов было видно, что они мне не очень-то верят. Я незаметно придвинула свой
стул поближе к Алику, потом сказала:
