— Хоть бы все не вылилось, Господи, — бормочу я, торопливо заталкивая первую канистру под тощий ручеек так необходимого нам горючего, — только бы успеть пару канистр наполнить!
Оставаться около машины в тот момент, когда самолеты вновь могли явиться на очередную штурмовку, было крайне опасно. Бензин, оставшийся в се баке, и вытекающие остатки солярки могли дать просто сверкающую (в прямом смысле этого слова) добавку к взрыву даже самого маленького снаряда. Нервно стучу пальцем по канистре. Нет, все еще лишь четверть налилась. Вот если бы как-то накренить всю машину… Но как это сделать? Уцелевшее колесо, что ли, отвинтить? А чем?
И тут я вспоминаю о пистолете, без всякой пользы вот уж какой день болтающемся у меня за поясом. Ящерицей выползаю из-под цистерны и вытаскиваю «ТТ». Сердце стучит, словно паровой молот, руки прыгают и, чтобы не дай Бог не промахнуться, подношу ствол почти к самому ободу (хоть бы канистру отодвинул для приличия). Выстрел! Машина со свистом оседает еще глубже, и ток солярки усиливается. Ударом ребра ладони поспешно сбиваю пробку со второй канистры и протискиваюсь с ней в резко уменьшившийся просвет. «Вот теперь порядок, — думаю с некоторым облегчением, — теперь быстро наполнится».
Откуда-то сзади плавно нарастает знакомый свист реактивных двигателей, и я инстинктивно сжимаюсь в еле видимый сверху комочек.
— Что же вы, суки, не отвалите-то отсюда? — негодую я в душе и в бессильной злобе сжимаю кулаки. — И так уже все разгромили.
«Ох, как они сейчас врежут по этой дурацкой машине, — нетерпеливо толкаясь, лезут в голову непрошеные мысли, — то-то славный шашлык из меня получится!»
Неожиданно слышу характерный стук ожившего зенитного пулемета. А через какие-то мгновения и ответную пальбу, но уже с самолетов.
— Вот спасибо, вот спасибочки, — словно в забытьи бормочу я благодарность неизвестному пулеметчику, поспешно закрывая наконец-то наполнившуюся емкость, — век тебя не забуду.
Поскольку вторая канистра полна, я, словно кокосовый краб, задом выползаю из-под изувеченной машины. Утираю обильно льющийся со лба пот и вскидываю глаза к небу. Самолетов пока не видно и я, подхватив сильно потяжелевшие банки, грузно семеню к окраине. Короткий парализующий волю свист и плотная ударная волна мощным пинком сбивает меня с ног. Над головой проносится такая волна жара, что даже волосы на затылке начинают трещать. Вскакиваю и бегу уже в полную силу, откуда только прыть взялась! Пробежав метров двести, обессилено падаю и только теперь оборачиваюсь. Недалеко от меня жарко полыхает здание колхозного свинарника, и из его ворот с истошным визгом разбегаются сумевшие как-то вырваться животные. Веду взглядом по сторонам и вижу, как от единственно уцелевшего здания поселковой конторы, пригибаясь чуть ли не к самой земле, бежит Камо.
— В порядке, Саньчо? — кричит он, видя меня в лежачем состоянии.
Я киваю. Он подхватывает одну из моих канистр, и мы с ним несемся еще метров триста, пока не добираемся до длинного, так называемого «общественного» окопа. Скатившись в перекрытое бамбуковыми щитами некое подобие блиндажа, мы некоторое время лежим неподвижно, жадно глотая ртами сизый от гари воздух.
— Что, дальше идем? — спрашивает меня Камо, несколько отдышавшись.
— Не-а, — отрицательно качаю я головой. — Во-первых, канистры тяжелые, на себе мы их далеко не унесем. А во-вторых, ты же видишь, что в воздухе «гробы» летают. Подстрелят нас, как куропаток, когда через поле будем перебираться. Тогда вообще… атас наступит. И нам хана, и нашим деяниям тоже кранты!
Некоторое время сидим молча, затаившись, словно мыши в подполе. Самолеты все так же ревут над головами, пулемет с окраины все так же скупо огрызается. Еще несколько раз от близких взрывов содрогается земля, но чувствуется, что налет заканчивается. То ли боеприпасы у штурмовиков кончились, то ли горючее на исходе. Подношу к глазам часы, пытаясь определиться во времени, но они стоят.
— Ах, мерзавцы, — бормочу сквозь зубы, адресуя всю свою ненависть нагло жужжащим над нашим укрытием бестиям, — в довершении всего и «Омегу» мою испортили!
Трясу рукой, кручу головку завидной пружины. Нет, вроде бы пошли. Видно, забыл завести с утра. Вскоре наступает спасительная тишина. Выждав еще некоторое время (для верности), выбираемся наружу. Все вокруг горит. Те строения, которые в начале бомбежки не пострадали или были повреждены незначительно, теперь легко занимаются от искр, разносимых ветерком. Жар вокруг стоит просто нестерпимый, и мы начинаем обоснованно беспокоиться о судьбе нашей солярки. В два приема переносим канистры в водоотводную канаву и притапливаем их среди сильно разросшихся камышей. Деревня догорает. Мы устало сидим на пригорке и заворожено смотрим на пожар.
— Тоже, понимаешь, люди жили, — философски произносит Камо, энергично ковыряя в носу пальцем, — скотину разводили…
— Кстати, насчет скотины, — подскакиваю я, озаренный внезапной идеей. Там ведь свинарник сгорел. Свинины полно. Давай сходим туда, поищем хряка поздоровее. А то мяса путного уже несколько дней не ели.
— Вах, какая мудрая мысль, — мгновенно соглашается он, — пошли скорее, и вправду поищем.
Идем обратно, в который уже раз. Ведь стоящая перед нами задача на самом деле куда как более важна, нежели просто поиски пропитания. Для возвращения просто необходимо найти хоть какое-то транспортное средство, чтобы доставить тяжеленные канистры в лагерь. Конечно, в принципе можно дотащить их и в руках, но после нескольких дней вынужденного поста мы ослабли настолько, что сможем сделать это только к вечеру, когда генератор, на котором держится вся боеспособность нашей группы, уже наверняка остановится. Перебегаем от одних развалин к другим, и наши поиски вскоре увенчиваются успехом. Вначале находим один велосипед, прислоненный к чудом уцелевшему плетню, а вслед за ним и второй, валяющийся прямо посреди дороги. Вторая двухколесная машина хоть и слегка повреждена, но двигаться может. С помощью палок и веревок соединяем их за черные от копоти рамы, и вскоре самодельное транспортное средство готово к движению. Начинаем собирать и грузить трофеи. Подвешиваем на проволоке частично обгоревшего поросенка, трех мертвых кур, потерянную кем-то вязанку лука и еще какие-то съедобные мелочи. И тут я вспоминаю о пулемете.
— Ты слышал, — обращаюсь я к Камо, — как ДШК во время налета где-то неподалеку стрелял?
Тот молча кивает. Оружие его интересует мало. Видимо, он воспринимает его лишь как ненужную обузу, за которой к тому же нужно и ухаживать.
— Значит, здесь еще кто-то есть, — продолжаю развивать я свою мысль, — кто-то остался в поселке. Давай поищем его. Может, какая-нибудь помощь от нас требуется?
— Зачем они нам, — отмахивается тот, — надо скорее солярку везти. Капитан, наверное, уже сердится на нас за то, что долго не возвращаемся.
— Солярка — это хорошо, — упорствую я, — но прикинь, если мы еще и пулемет с собой притащим! Это будет совсем здорово. Зенитка-то наша только половину боекомплекта имеет. Случись с ней что-нибудь, мы и вовсе без защиты останемся. Представь, Камо, — продолжаю я, — прикрутим мы его над кабиной походной машины, кресло для тебя сделаем, как настоящий грузинский князь будешь в нем сидеть. При оружии, при славе…
