– Это точно. Что-что, а концы обрезать у нас здесь умеют. Чисто. Всегда хирургически.
– Когда вы готовы начать работу? – спросил Суриков.
– Как только прикажете.
– Тогда берите на себя Локтева. Надо выяснить о нем все, что можно. Имущественное положение, круг знакомых. Но все это следует делать тонко.
– Сделаю.
– Не обижайтесь на вопрос: с чего начнете?
– С адреса, – сказал Вафадаров. – Составлю списочек человек на шесть. Пока Маргарита Сергеевна в адресном будет их готовить, между делом сам найду адрес Локтева.
– Для чего список? – спросил Суриков испытующе.
– Чтобы о нем немедленно доложили Бобосадыкову.
– Так уж и немедленно, – усомнился Суриков. – Дел у вашего, шефа нет поважнее…
– Может статься, есть. Одно из них – быть в курсе, чем вы заняты.
– Чтобы доложить в райком Утежану Бобоевичу?
Вафадаров махнул рукой.
– Это не самое главное. По-моему, и Бобосадыков и Утежан Бобоевич одинаково докладывают обо всем еще кому-то.
– Почему ты так думаешь?
– Потому, товарищ Суриков, что деньги, которые у нас человек получает на работе, – это совсем не деньги. Чтобы на них что-то купить, нужен еще талон. Талон – знамение социализма. Талон обеспечивает право на использование заработанных денег. Один талон – одно кило сахара. Но можно купить сразу мешок, если отдашь нужным людям за него сто рублей. Можешь купить «Волгу», если положить на капот пятьдесят тысяч. Выходит, если имеешь мешок денег, то становишься по-настоящему свободным. Деньги дают тебе власть. Те, которые выдают талоны, с ногами в твоем мешке. Они сами все принесут тебе на дом, если пожелаешь. Потому что у настоящих денег особая цена.
– Слушай, Садек, это интересная мысль. Ты знаешь в Кашкарчах всех. Вот и скажи, у кого здесь самая большая власть, которая идет от денег? А?
– Суриков, ты верно поставил вопрос. Но мой ответ тебе ничего не даст. Абсолютно ничего. Я знаю богатых, но доказать, что они свой мешок денег наворовали, – не смогу. Нет фактов.
– В данный момент я и не прошу фактов. Просто нужно утверждение – кто здесь крайне богат?
– Думаю, имей мы с тобой на двоих столько, сколько есть у одного Шарафа Хасановича, можно было бы жить и не работать по-коммунистически.
– Откуда у него столько?
– Можно только догадываться. За глаза его зовут Малек Кукнари. Или просто Кукнари.
– Не улавливаю, – признался Суриков.
– Кукнар – опийный мак. Малек – это значит хозяин. Вот и делай выводы. Те, с кем Бобосадыков борется всерьез и со всей решительностью, – это мелкота. Их много, но все они – мелочь. Правда, для отчета чем больше цифра, тем она убедительней. Посеяла у себя на участке старуха Гулихон грядку мака. Плохо, недопустимо. Но у старухи пенсия сорок два рубля. Даже не знаю, кто придумал такие пенсии. Но они есть. И тетку Гулихон мы прихватили с маком. Знаешь, сколько справок я написал по этому поводу? Ты бы видел! А у Шарафа Кукнари вся усадьба гладиолусами засажена. Он любит эстетику. У него дома даже слово мак произносить запрещено. Самое большое, если скажут «цветок грез».
– Значит, Шараф Кукнари, – произнес задумчиво Суриков.
– Да, Шараф Кукнари, но без всяких «значит». Имеются кошельки потуже. Только не здесь, в Кашкарчах. Ты ведь не считаешь Кашкарчи столицей зла? Не считаешь? Вот и верно. До нас можно дотянуться издалека: у больших денег длинные руки.
– Имеет Кукнари выходы на Бобосадыкова?
– Ха! – Вафадаров шлепнул себя ладонью по колену и причмокнул языком. – Они просто соседи.
– Шутишь?
– Серьезно. Разве пес, который живет в будке не сосед хозяину, который живет в доме?
– До того, как ты ко мне подошел в парке, я толковал с одним мужиком. Не разглядел его? Кто он?
– У нас этого мужика не знают только приезжие.
– Спасибо, Садек!
– Не за что, Суриков. Это Нормат Плаканеш. Заслуженный ханыга республики.
– Так вот, Нормат предложил десять тысяч, если я соберусь и уеду. Дело мне помогут закрыть.
– Кто поможет?
– Это бы и я хотел узнать. Десять тысяч явно не та сумма, которая оттягивает карман Нормату. Кто его послал?
– Деньги.
– Вот мы и замкнули кольцо. С денег начали, к ним вернулись. Пора от рассуждений переходить к делу.
– Не пора, – сказал Вафадаров с улыбкой. – На сегодня у нас все дела окончены и остались одни разговоры.
– Как?! – удивился Суриков. – Что ты имеешь в виду?
– Вы, уважаемый гость из столицы, стрелки часов переводили, когда к нам приехали?
Суриков взглянул на циферблат и рассмеялся. Время перепуталось и не подчинялось ему.
– Пойдем походим, – предложил Садек. – Я покажу наш сад. Отец у меня настоящий Мичурин. Только не Иван, а Юсуф.
От Вафадаровых Суриков ушел далеко за одиннадцать. От провожания, которое предложил Садек, он отказался. Шел к гостинице по узкой улочке вдоль высоких глухих дувалов. Было сумрачно. Луна, мелькавшая среди рваных, быстро бежавших туч, светила плохо. Внезапно позади ярко вспыхнули лучи фар. Качнулись, упав на землю, черные тени деревьев, чередой стоявших вдоль арыка. Мимо, подняв пыль, пронеслась машина. Добравшись до перекрестка, громко завизжала шинами и лихо свернула налево. На всем протяжении улицы, которое выхватили из сумрака фары, Суриков не заметил ни души. Тем не менее не доходя полсотни метров до перекрестка, он перепрыгнул арык, пересек проезжую часть улицы и пошел по противоположной ее стороне. Дойдя до перекрестка, взглянул налево. Вынырнувшая из серой ваты туч луна осветила две фигуры, стоявшие за углом. Позы крепких мужчин, прижавшихся спинами к стене дома, не оставляли сомнений – эти поджидали его.
Услыхав стук обуви на противоположной стороне, затаившиеся в засаде люди отпрянули от стены. Поняв, что их переиграли, они бросились к машине, стоявшей неподалеку. Стукнули дверцы. Взревел мотор. Суриков огляделся. Он стоял у стены одноэтажного дома с зарешеченными окнами. Их проемы возвышались метрах в двух от земли. Прикинув расстояние до решеток, Суриков выбрал позицию поудобнее и остановился. Поправил ремень плечевой кобуры. И в тот же миг сзади на него накатился звук мотора. Машина бешено неслась с погашенными фарами. Суриков пружинисто оттолкнулся от земли, подпрыгнул, ухватился руками за решетку и вскинул тело вверх. Машина тяжелым стальным снарядом промчалась под ним, обдав его ветром и бензиновым смрадом. Правое крыло прошлось по стене. Раздался противный скрежет. Водитель круто вывернул руль влево. Металл заскрежетал еще раз, и авто унеслось во тьму.
Суриков спрыгнул на землю, ощущая, как тошнота подступила к самому горлу. Постоял немного, ожидая, не произойдет ли еще что-либо. Но улица была пустынной и тихой. На всякий случай он переложил пистолет за пояс брюк и двинулся дальше.
