Ставрогин дружелюбно усмехнулся.
— А удочки бросаем, что ли?
— Да… — Шевцов махнул охранникам. — Ребята все соберут.
Вертолет вертикально поднялся в воздух и полетел в сторону Москвы. Когда же стихло стрекотанье его винтов и озеро разгладилось от ряби, поплавок на удочке Шевцова задрожал и нырнул под воду.
Сергей слонялся но улицам старого города, вглядываясь в вывески и витрины. Наконец он остановился у комиссионной лавки. Это было как раз то, что нужно. Бюргер оставил ему недостаточно денег, чтобы устроить королевский праздник, да еще и заплатить за жилье. Хотелось к тому же купить Лене какой-нибудь подарок. Пусть недорогой, но без подарка тоже нельзя.
Внутри небольшого помещения было сумрачно, душно и тесно. Пахло старой бронзой и непроветренным тряпьем. Где-то в углу надрывался радиоприемник. Звякнул колокольчик при входе, и пожилой пражский еврей привстал, отложив на прилавок газету. Он был одет в потертую замызганную жилетку и сизую рубаху с несвежим воротом. Сальные жидкие пряди прилизаны на блестящей лысине. Толстые волосатые пальцы.
— Добрый день. Графовец, — вежливо представился он.
— Добрый день…
Сергей помедлил. Лавочник смотрел на него терпеливо и безразлично, что, мол, юноша хочет. А юноша достал из кармана ручку, обтер о рубашку и вопросительно кивнул.
Графовец аккуратно взял блестящую вещицу, повертел с видом знатока, понюхал и кашлянул.
— «Ронсон»?
— Настоящий «Ронсон»! — Сергей уверенно закивал. — Золотой!
Графовец важно нацепил на глаз лупу с толстым стеклом, как часовщик, включил яркую лампу и принялся тщательно разглядывать изящную штучку.
— Действительно, юноша, это обыкновенный «Ронсон»… И что вы за него хотите?
— А сколько дадите? — быстро спросил Сергей.
— Вы имеете желание продать или я купить? — усмехнулся пражский еврей как-то уж слишком по-одесски. Потом отвинтил колпачок и начал дотошно и нудно разглядывать перо.
— Перо тоже золотое… — напомнил о себе Сергей, которому не терпелось поскорее завершить это дело и выйти на воздух. В лавке было совершенно нечем дышать.
— Вижу… — пробурчал Графовец и поднял глаза.
Один глаз у него был прищурен, а второй, тот, что под лупой, просто огромный. На крупном рыхлом носу черные точки.
— И что? — Сергея начала раздражать хитрая дотошная медлительность лавочника, от которого исходил стойкий запах курятника и съеденного накануне чеснока.
— Я могу предложить вам бартер, юноша, — выдал он наконец, — мобильный телефон со всеми делами. Очень актуально теперь… и модно…
Графовец отложил ручку в сторону и взялся за колпачок. Он заглянул в него и что-то заметил внутри. Пошарив под прилавком, он достал пинцет, полез внутрь колпачка и… вытащил оттуда маленький контейнер… Радиоприемник хлюпнул, завыл, потом захрипел и начал заикаться. Помехи пошли одна за другой, напоминая кодовую фразу. Лавочник замер с пинцетом в руках и посмотрел на Сергея. Лупа выскочила из-под кудлатой брови, стукнулась о прилавок и упала на пол.
Сергей посмотрел на него. Они молча встретились друг с другом глазами.
Москва. Центр.
В операционном зале карта Праги на мониторе компьютера ожила красной пульсирующей точкой. Операционист хлопнул себя ладонями по коленкам и с хрустом расправил затекшие плечи:
— Квадрат 2 бэ, по улице 27 и 5… Это в старом городе. Посмотрим, что там может быть…
Графовец тяжело нагнулся, встал на одно колено и поднял лупу. Затем вернул контейнер на место и надел колпачок на ручку. Помехи по радио прекратились.
— Откуда это у вас?
— Подарок матери! — бодро ответил Сергей, честно и простодушно глядя лавочнику в глаза. — Если бы не обстоятельства… короче, мне нужны деньги.
Графовец пожевал губами, задумчиво покивал и грустно вздохнул:
— Я с большим почтением отношусь к вашей матушке, юноша. Но я не принимаю канцтовары.
— Слушайте! Она же вам только что нравилась! — опешил Сергей. Но Графовец упрямо возвратил ему ручку.
— Я очень сожалею… — он снова вздохнул. — Но вам лучше уйти.
— Тогда купите хотя бы сумочку, — нашелся Сергей, — натуральная кожа. Змеиная. Серьезно, очень деньги нужны…
— Ладно… — лавочник взял у него барсетку. — Сумочку так и быть куплю…
Сергей вышел от Графовца, перебежал на другую сторону улицы и закурил.
Он стоял напротив комиссионной лавки, облокотившись о парапет, и пересчитывал деньги. Рядом с лавкой остановилась машина, и из нее выскочили двое. Они показались Сергею смутно знакомыми… Ну конечно… Это же те самые санитары, которые забрали с Ратушной площади бедного Бюргера… У них что, смена кончилась?.. Что за ерунда?..
Питер и Хайнц стремительно ворвались в лавку. Колокольчик отчаянно звякнул, ударившись бронзовым боком о дверь. Питер сорвал его и отшвырнул. Колокольчик покатился по кругу, глухо подзинькивая. Питер пнул его раздраженно ногой, он отлетел и застрял где-то под прилавком.
Хайнц опустил на окне жалюзи.
— Эй! Эй! Что вы себе позволяете?! — воскликнул Графовец, возмущенный бесцеремонностью гостей. К такому обращению он не привык. Обычно в его лавку заходили вполне приличные люди. Даже если они только притворялись такими, но вели себя вежливо и пристойно.
— Вам сегодня не предлагали что-нибудь из канцтоваров? — нарочито вежливо поинтересовался Хайнц.
— Не предлагали. Я…
— Например, золотую ручку «Ронсон», — перебил его Питер.
— Кто вы? — забеспокоился Графовец и на всякий случай потихоньку сунул барсетку на полку у себя за спиной.
— Мы из уголовной полиции Чешской Республики, — представился Питер.
— Покажите документы, — не поверил лавочник, — вы говорите с акцентом.
Питер и Хайнц переглянулись.
— Вы не расслышали? — уточнил Хайнц. — Нас интересует золотой «Ронсон».
— Я не принимаю канцтовары, — неприветливо буркнул Графовец, — если у вас есть ко мне еще что-нибудь… — он осекся, заметив пристальный взгляд Хайнца, устремленный куда-то мимо него.
— А это у тебя откуда? — рявкнул Хайнц.
— Ах, это… — Графовец побледнел, но не обернулся. — А это месяц назад принесли…
— Месяц назад эта сумка была в Амстердаме, — холодно констатировал Питер у лавочника за спиной и предъявил ему водительские права Бюргера.
Сергей чинно прогуливался по улице неподалеку от комиссионной лавки и ждал. Он понимал, что надо бы выбросить к черту эту дурацкую ручку и свалить отсюда побыстрее и как можно дальше, к Лене, к своей жизни, к своим делам. Но дух молодого здорового авантюризма удерживал его. А внутренних голоса было два, и увещевания их были абсолютно противоречивы.
