Виктор послушно ретировался в спальню и, не раздеваясь, рухнул в постель. Ее величество ему великодушно позволили занять свое место на супружеском ложе. «Вот и славно… — подумал Виктор. — Утро вечера мудренее. А завтра она оттает… Я протрезвею… Мы куда-нибудь сходим… И ты уж прости, друг Серега, но я ничего больше ей не скажу. В конце концов, она моя жена!.. А я ее муж… И наш Сережка даже не подозревает о тебе. Он меня называет папой. А моего отца — дедушкой… У нас все хорошо… А у Лены просто нервы… Может, она беременна от меня! А ты тут… снова пытаешься…»
Виктор не заметил, как заснул.
«Неужели мой бывший любовник снова ожил?!.. — злорадно усмехнулась Лена, заглянув в спальню. — Или снова умер… Мой любимый… — всхлипнула вдруг она, удостоверившись, что муж спит. — Ты, Витя, в моей жизни — гость… не хуже татарина, но все-таки гость. И слишком уж ты загостился в моей жизни… Но где же хозяин?.. Сережа!.. Ты где…» — Лена заплакала в голос.
Маленького Сережку сегодня дядя забрал в Мытищи, как чувствовал, что именно в этот день ей это будет нужно. Лена опустилась в кухне на кресло и наплакалась от души.
Незримое присутствие Сергея ощутилось ею в полной мере, оставалось только дотянуться и дотронуться до него. Но это и было самое невозможное, непостижимое суеверное таинство. Это все равно, что пройти по радуге или вдохнуть запах цветка, его не видя… насладиться по памяти вкусом знакомой еды, опьянеть, не приняв ни глотка вина, зарыдать, вспомнив о нарезанном луке… Беспощадное и изощренное коварство оборванной, но не окончившейся любви… Застарелая и вечно свежая тоска по несбывшемуся счастью…
«Он живой… Он где-то есть… Я не верю, что он умер… Он вернется ко мне из небытия… Я буду ждать. Я дождусь…»
Сегодня ее скрытая сущность неожиданно вырвалась на волю. Она не хотела демонстрировать мужу обнаженного проявления своих глубоко затаенных чувств. Но так уж вышло. Дай Бог, он завтра и не вспомнит об этом. Память влюбленных избирательна и предвзята. А эфемерная память пьяных наутро и вовсе полна сюрпризов. Можно, как паспорт, предъявить им все, что угодно. И они вынуждены будут принять. Любая правда будет им достаточно хороша или отвратительна. Если они зависимы, им придется поверить. «Завтра он протрезвеет… — подумала Лена. — Я успокоюсь и отойду… Мы куда-нибудь сходим… Он хороший человек и хороший муж… А я, точно, стерва. Питаюсь воспоминаниями об умершем возлюбленном… Вот только что делать, если воспоминания эти такие живые…»
Виктор, раскинувшись, лежал на кровати.
Лена вошла в спальню и, не особенно церемонясь, стянула с него одежду, швырнула в угол задохнувшуюся рубашку и измятые, утерявшие стрелки брюки… Завтра с утра ему придется их гладить…
Лена забралась на постель и прижалась к нему, со стоном втираясь в его распластанное по простыням тело, втискиваясь в его расслабленную плоть, прямо в незапертое нутро, в самую его распахнутую и распаханную для любого посева душу. Через несколько минут она, запыхавшись, откинулась на свою подушку и криво усмехнулась: «Ничего не поделаешь, дорогой, в нашей семье трахаю я… так что ты уж не обессудь…» Он с благодарностью принял семя любви, из которого потом прорастут стебли ее благополучия и покоя. «…Что выросло, то выросло…» — была любимая поговорка его матери, и в ней было достаточно мудрости на любой расклад. Ее запутавшийся сын принимал это, как догму, как руководство к действию, как неизбежное приятие жизни. Как рок.
Часть третья
Жди указаний…
«Где я?..» — подумал Сергей и попробовал шевельнуться. «Где я? — хороший вопрос… Куда лучше, чем: кто я?.. А ведь могло быть и так… Хотя… кто знает, что лучше?.. А впрочем… И все-таки, где я?.. Может, все не так уж и плохо? Главное, я, кажется, жив…»
Сознание приходило и уходило, но память оставалась при нем. А может, он просто засыпал и просыпался?
Боль отдаленно ощущалась во всем теле, но и само тело ощущалось весьма отдаленно. Оно казалось не то слишком тяжелым, не то слишком легким. Сознание воспринимало его с трудом, как бы издалека. И все же Сергей видел себя не со стороны.
Он приоткрыл глаза. В них стояла чуть подсвеченная, матово-прозрачная, непроходимая муть. Несколько раз с усилием моргнув, он прищурился и напряг зрение. Видимость начала медленно проясняться. Сначала все расплывалось непонятными тусклыми пятнами, кружилось и распадалось на куски. Зрение было фасеточным, как у таракана, и отдельные фрагменты никак не совмещались. Но постепенно они сложились в единую картину. Остатки мути растаяли, кружение замедлилось, почти прекратилось.
Сергей, наконец, увидел, что лежит в слабо освещенной небольшой комнате на узкой железной кровати, ногами к двери. Кое-где облупившиеся серые стены, довольно высокий, давно не беленный потолок… Руки стянуты по бокам ремнями. Ноги тоже связаны ремнями и зафиксированы. С обеих сторон кровати установлены штативы с капельницами. На обеих руках в венах иглы. Высоко слева маленькое зарешеченное окно. На двери тоже зарешеченное окошко. Похоже на изолятор в тюряге…
Последнее, что он запомнил, это пролетающий над сопкой самолет и люди в камуфляже, склонившиеся над ним. Несколько стволов направлены прямо в лицо. И еще он не видел, но знал, что где-то поблизости должен быть обезвреженный Пандис. А где-то совершенно в другом месте, не важно, в каком, спокойно вздохнул генерал-майор Шевцов.
«…Ну, что же, Сергей Анатольевич… Ваши дальнейшие действия?.. Дело я провернул. Но, похоже, попал… по самые помидоры… А впрочем, вы мне ничего и не обещали… Так, значит… Я в каком-то казенном доме. В изоляторе. Лежу под капельницей… Заперт. Связан. Видимо, был совсем плохой, в полном отрубе… Но не впадал же я в буйство!.. Значит, тюряга. Не психушка… Мои дальнейшие действия?.. Интересно, а Пандис тоже здесь?.. Или… Скорее всего „или“…»
Снаружи послышался скрежет отодвигаемых засовов и задвижек. Сергей закрыл глаза и затаился. Секунду было так тихо, казалось, что слышен звук капающего в бутылях физраствора. «Что они мне вливают? Наркоту подмешали?.. Почему такой столбняк?.. И дурь в глове?.. Может, это тюряга в психушке?..»
В комнатенку вошли двое охранников.
— Что, еще не прочухался?..
— А хрен его знает!.. Вроде пора уже… Эй!..
Сергей почувствовал несильный толчок в бок, похоже, коленом.
— А ты проверь его, как менты на дорогах жмуриков после аварии проверяют.
— Это как?
— Сигарету зажгут и приложат к телу, если живой, должен дернуться, ну, не дернулся, значит, точно жмурик. Я, когда в ГАИ работал, мы все время так делали.
— Вот сам и проверяй… Что я, садист? Мне проще зуботычину дать.
— Ладно, — со смешком согласился бывший гаишник, — ща гляди, если в себя придет, сразу первым делом за одно место схватится.
— За какое?
— Ты чё, совсем дурак? Не рубишь? За яйца!
— Да рублю!.. А почему?
— Ну… не знаю… Я когда в военном госпитале охранником работал, мы с ребятами заметили: баба в себя придет после обморока или наркоза, — зеркало просит. А мужик, тот первым делом за хрен свой хватается, вроде как проверяет, на месте он или нет. Для мужика что самое главное? Хрен с яйцами. Понял?
