Пронин раскрыл записную книжку и принялся рисовать на листке квадраты, которые он так любил чертить, увлекаясь своими рассуждениями.
– Щуровскому, конечно, был известен способ, посредством которого его оповестили, где и каким образом должна состояться передача документа, – продолжал он. – Но я промучился с этими книгами всю ночь. Просветил переплеты, но в них ничего не оказалось. На одной из страниц нашел чернильное пятно, но оно не поддавалось расшифровке. Я вертел листы и так и сяк, и на свет и против света, когда, наконец, заметил мельчайшее отверстие, наколотое иглой или булавкой. Надколото было слово mexicana. Я принялся искать хотя бы еще одно надколотое слово и нашел его в другом томе: ботанический. И то и другое были эпитеты. Mexicana относилось к слову agave, ботанический – к слову сад. Я и прочел этот текст как должно: ботанический сад, мексиканская агава. Остальное понятно. Я знал: если Щуровский поедет в Ботанический сад, моя догадка правильна. Но самого его к агаве я так и не подпустил. Кстати, я поинтересовался, где он прятал документ. Это тоже было неплохо придумано. Он мог и не избежать обыска в квартире. Всю пятидневку он носил документ в своем пиджаке. Никто не подумал бы, что преступник носит бумагу при себе и, кроме того, он мог сделать вид, что во время работы машинально сунул бумагу в карман, сославшись на рассеянность. – Пронин поднял голову. – К сожалению, кому предназначался документ, нам неизвестно. Что же мы будем делать, Виктор? Ждать?
Виктор встал и прошелся по комнате.
– Нет, – сказал он. – Я вас очень уважаю, Иван Николаевич, но мне надоедает все ждать да ждать. Может быть, ваш способ хорош, но я буду действовать иначе. И хотя мне очень хочется спать, я отправлюсь обратно в этот цветник и немедленно примусь за поиски!
– Ну желаю успеха, – приветливо сказал Пронин. – А я в данный момент предпочитаю выспаться.
Стакан воды
– Это просто невозможно! – воскликнул Виктор, входя в комнату Пронина и с размаху бросая фуражку на диван. Он вытащил из кармана носовой платок и обтер влажный лоб. – Целый месяц потрачен безрезультатно!
Пронин стоял среди комнаты и внимательно рассматривал брюки из белой рогожки, растягивая обе штанины.
– Как ты думаешь? – спросил он вместо ответа вошедшему. – Прилично выглядят брюки или не годятся?
Виктор с грохотом придвинул к себе стул, сел на него верхом, оперся подбородком на спинку стула и обнял ее руками.
– Целый месяц изучаю я этих четырех людей, а для чего? – спросил он с досадой. – Я не писатель, чтобы интересоваться людьми вообще… А специального интереса люди эти не представляют.
– У тебя не найдутся лишние трусы? – озабоченно спросил Пронин, осторожно расправляя брюки по складкам. – А то Агаша считает, что в моем возрасте неприлично ходить в столь легкомысленном костюме, и все трусы исчезли из моего гардероба.
– Иван Николаевич! – воскликнул Виктор. – Я серьезно говорю. Ни рабочие, ни садовник, ни эта злосчастная студентка не могли похитить конверт. Я в этом убедился. Я пришел к вам поделиться своими неприятностями, за советом, за помощью, а вместо этого…
– Вот и я хочу поделиться с тобой своими неприятностями, – возразил Пронин. – Агаша мои трусы пустила на тряпки, пыль вытирать. Как это тебе нравится?
– Нет, это действительно невозможно! – воскликнул Виктор, вставая. – С вами о деле, а вы издеваетесь. Я лучше уйду.
Пронин положил брюки на валик дивана и подошел к раскрытому окну.
– Ты, безусловно, утомился, – сказал он, перегибаясь через подоконник. – Взгляни, какая погода! Солнце, камни, точно раскаленные, ни ветерка, ни облачка… Лиловая тучка на горизонте не в счет, все равно дождик не выпадет. Тебе надо отдохнуть, полечить нервы. А как хорошо сейчас за городом, где-нибудь у реки. Травка, песочек, по травке какие-нибудь козявки ползают, по воде жуки-плавунцы шныряют…
– Иван Николаевич, я вас прошу всерьез! – Виктор схватил фуражку. – Или вы будете говорить по-человечески, или я уйду.
– Ну-ну, не горячись… – Пронин подошел к Виктору и мягко отнял у него фуражку. – Вот именно я рассуждаю с тобой по-человечески. В течение месяца ты изучал людей, вызвавших у тебя какие-то подозрения. Правильно ты поступил? Правильно. Ты убедился, что они честные советские люди? Так чего же досадовать? Тем лучше! Ты не знаешь, что делать дальше? Так на это есть только один ответ. Значит, человек устал, переутомился, и ему надо отдохнуть. Отдохнешь, соберешься с мыслями и сразу поймешь, что делать дальше. Вот об этом я и позаботился. Поедем к морю, к солнцу, пожаримся, покупаемся, поваляемся на песочке, загорим…
– Да вы смеетесь, Иван Николаевич! – сказал Виктор. – Оно, конечно, неплохо. Но бросать дело на полдороге…
– Эх, милый! – рассудительно сказал Пронин. – Болезнь почему-то всегда застает нас на полдороге, и наша задача не дать ей себя догнать, Поэтому я вовсе не шучу, когда говори тебе о юге. Мы с тобой едем к морю, и не дальше как сегодня. Билеты у меня в кармане, поезд отходит в семь тридцать, и тебе дается лишь четыре часа на укладку в чемодан тапочек и зубной щетки. В шесть часов, не позже, ты заедешь за мной.
– Воля ваша, Иван Николаевич, а я не поеду, – сказал Виктор и решительно замотал головой. – Спасибо за хлопоты, но я останусь работать.
Но тут Пронин вдруг посерьезнел, и глаза его сердито блеснули.
– Довольно разговоров, товарищ Железнов, – сказал он. – Пока еще я твой начальник? Так я тебе приказываю. Ты будешь меня сопровождать.
– Но, Иван Николаевич…
– Я не шучу. В шесть часов ты заедешь за мной. Форма одежды – штатская. Можешь идти.
И тень задумчивости вновь сошла с лица Пронина.
Виктор озадаченно посмотрел на Ивана Николаевича, раздумывая еще – шутит тот или не шутит, потом схватил фуражку, сердито нахлобучил ее на голову и щелкнул каблуками.
– Есть, товарищ начальник! – буркнул он сквозь стиснутые зубы, еле сдерживая клокочущее внутри его возмущение. – Можно идти?
И, не дожидаясь ответа, сделал пол-оборота и вышел.
Но в шесть часов, минута в минуту, он постучал в эту же дверь…
Пронин был готов. В светлом сером костюме, мягкой фетровой шляпе, коричневых ботинках, с пальто, перекинутым через руку, он и впрямь выглядел человеком, с удовольствием отправляющимся в увеселительную поездку.
– Машина подана, товарищ начальник, – сухо доложил Виктор, продолжая еще сердиться на Ивана Николаевича.
– Брось, брось! – добродушно сказал Пронин. – Перестань дуться и зови меня просто Иван Николаевич. Усвой: это тоже приказание. В душе ты меня можешь ненавидеть, а обращаться прошу нежно. Мы ведь отдыхать едем… Понятно?
– Хорошо, товарищ…
– Виктор!
– Хорошо, – угрюмо повторил тот, извлек откуда-то из-за спины сверток и положил его на краешек стула.
