— А вы знаете, какая жизнь предстоит мне в дальнейшем?
Харбери сел поудобнее, достал пачку сигарет, закурил:
— Я вам сейчас опишу…
Мария Сергеевна тоже поудобнее села на кровать, на розовое пушистое одеяло, такое пушистое, каких она не видела до сих пор.
— Не лучше ли, если я сама скажу, какая жизнь мне предстоит? — сказала Мария Сергеевна. — Я представляю ее себе.
Она провела ладонью по одеялу — такое мягкое, что кажется, будто оно и не из шерсти.
— Возможно, мне дадут институт, специально оборудованный научный институт, в котором все будет подчинено только мне. Не так ли, господин майор?
— О да! — подтвердил Харбери. — И не только институт…
— Как-никак я доктор наук, профессор, и притом незаурядный профессор, иначе не стоило бы меня похищать, — сказала Мария Сергеевна. — Значит, я получаю институт. Само собой разумеется, у меня будет машина. Я представляю себе эту машину. Я была на американской выставке. Пожалуй, единственное, что мне там понравилось, так это ваши машины. Значит, роскошная, мощная, большая машина…
— Две, — сказал Харбери. — Даже три. Для деловых поездок, для прогулок и для ваших домашних.
— Пусть две, — согласилась Мария Сергеевна. — Три — это уже чересчур. Две современные комфортабельные машины. Я не очень в них разбираюсь, но, скажем, цвета топленого молока и с сиденьями, обтянутыми светло-желтой кожей.
Она села на кровати поглубже, точно уже находилась в машине и устраивалась в ней поудобнее.
— Значит, две машины. Где-нибудь в пригороде собственный дом. Пять спален, три гостиных, столовая, две веранды, две… нет, три ванные… Цветник. Цветное телевидение. Может быть, даже установка для кондиционирования воздуха…
— Не может быть, а вы будете ее иметь, — сказал Харбери. — Мы не жалеем денег на крупных ученых.
— Отлично, — сказала Мария Сергеевна. — Значит, кондиционирование. Кроме того, я буду получать большие гонорары. Мои книги будут издавать крупные издатели, они не скупятся на оплату больших ученых. Однако наибольший успех выпадет не книгам по математике. Я напишу еще книгу… Назовем это социальной темой. Что-нибудь вроде того, что… Ну, скажем, “Почему я бежала из Советской России”. Или — “Закат науки за железным занавесом”…
— Если вы это сделаете, вы разбогатеете, — сказал Харбери. — Мы даже найдем человека, который напишет за вас такую книгу.
— Нет, зачем же, я уж сама это сделаю, — сказала Мария Сергеевна. — А летом, в каникулярное время, поеду отдыхать… Говорят, у вас хорошо во Флориде?
— У нас много хороших мест, — сказал Харбери. — Вам будет из чего выбрать.
— Первоклассные отели, море, прогулки на яхтах… — задумчиво произнесла Мария Сергеевна. — И, наконец, вы привезете ко мне мою дочь. Если удалось похитить меня, то уж мою дочь вы сумеете переправить. Ей предстоит блестящая будущность. Туалеты. Развлечения. Брак с каким-нибудь молодым адвокатом или офицером. Таким, как вы, например…
Мария Сергеевна загадочно смотрела на своего собеседника; он верил ей и не верил, но во всем его облике появилась какая-то размягченность.
— Все это вы мне можете гарантировать? — спросила Мария Сергеевна.
— Да, — сказал Харбери.
— Я не обманываюсь?
— Нет, — сказал Харбери.
Мария Сергеевна улыбнулась.
— Это рай. Настоящий американский рай. Как видите, я сумела его нарисовать, майор… Я не ошибаюсь, майор Харбери? В таком раю я обречена блаженствовать?
Да, она улыбнулась!
Сперва Харбери не поверил своим ушам: эта женщина слишком быстро сдавалась, даже в лагерях для перемещенных лиц русские, которых вербовали после войны в иностранную разведку, даже они труднее поддавались на уговоры. Но Ковригина перечислила именно все те блага, какими приманивали за океан иностранных артистов и ученых. Все может быть! Может быть, она и не такой уж преданный своей Родине человек, как ее рисовали.
Харбери полагал, что Ковригина перечисляет условия, на которых согласна перейти на службу к другой стране. Она, конечно, запрашивает… Хотя, кто знает, может быть, она и в самом деле стоит такой цены?
Мария Сергеевна продолжала улыбаться.
— А вы сумеете привезти мою дочь? — спросила она. — Вы не обманываете?
— Можете не сомневаться, — охотно подтвердил Харбери. — Для нашей разведки нет невозможных вещей.
Лицо Марии Сергеевны потемнело.
— А знаете, что сделает моя дочь, — спросила она, — когда вы привезете ее ко мне?
— Бросится к вам в объятия?
— Вы угадали, — сказала Мария Сергеевна. — Но только наполовину. Она действительно бросится… для того, чтобы плюнуть мне в глаза!
Харбери пытливо посмотрел на Марию Сергеевну.
— Я не совсем вас понимаю…
— И не поймете, — с насмешкой произнесла Мария Сергеевна. — Вы предлагаете мне все блага? Вам они представляются верхом человеческого существования? Но вы просто недостаточно осведомлены о моей жизни. Значит, институт, машина, собственный дом, деньги, курорты, туалеты. Что еще вы можете обещать мне? Представьте себе, все это я имела в Москве. Институт у нас такой, что не мы интересуемся вашими открытиями, а вы нашими. Машина… Когда мне бывает нужна машина, я ее получаю, а то, что она не моя, не так уж важно. Не нужен мне и собственный дом с пятью спальнями и десятью гостиными, меня и мою дочь устраивала наша квартира. Мы с дочерью не раз отдыхали и на Кавказе, и в Крыму, где нисколько не хуже, чем на ваших курортах. А что касается туалетов, это просто смешно. Ведь не мы у вас, к примеру, а вы у нас покупаете меха… — Мария Сергеевна горько усмехнулась. — Я не знаю, что вы делали и долго ли жили в России, но вы совсем не знаете советских людей.
Харбери поднял руку, как бы желая остановить свою собеседницу.
— Извините, — сказал он. — Вы умней и сильней, чем я думал. Но есть нечто, от чего и вы не захотите, не сумеете отказаться. Свобода! Свобода, которая есть необходимое состояние всякой души. Истинная и полная свобода.
— О, майор Харбери, вы перешли к другим категориям… Но навряд ли вы успеете и здесь. Вероятно, свободу мы тоже понимаем по-разному.
— Свобода духа — вечная и неизменная категория.
— Допустим. Позвольте же вас спросить: вы свободны?
— О да!
— В таком случае выпустите меня отсюда.
— Не могу!
— Но ведь вы же свободны?
— Мне просто невыгодно вас отпускать.
— Что же это за свобода, которая нуждается в подавлении свободы другого?
— Свобода борьбы!
— Или конкуренции. В том мире, который вы представляете, свобода в том и заключается, чтобы лишать свободы других. Свобода сильного.
