— Я заеду за вами, — сказал Королев. — В двенадцать. Как условились. Перед выездом позвоню.
— Спасибо, — сказала Леночка. — Жду.
Ткачев позвонил совсем поздно.
— Не разбудил? Виделись? Буду у вас через десять минут…
Он вошел подтянутый, очень официальный, извинился за позднее появление.
Леночка рассказала о встрече. Ткачев слушал и одобрительно кивал. Потом сказала о звонке Королева…
— И вы согласились?! — воскликнул Ткачев.
— Он чуть совсем не отказался, — сказала Леночка в оправдание.
— Эх!.. — вздохнул Ткачев. — Надо было делать так, как сказал Иван Николаевич.
Он помрачнел. Леночка поняла, что совершила ошибку.
— Значит, послезавтра? — уточнил Ткачев. — В двенадцать? Ну что ж, если появится, поезжайте. Не бойтесь, мы будем рядом.
Пронину он позвонил уже из дому.
— Простите, Иван Николаевич, разбудил? — извинился Ткачев. — Не мог удержаться. Только что от Ковригиной.
— Виделась?
— Виделась.
— Ну и как? Добилась чего-нибудь?
Ткачев замялся.
— Не совсем. В общем, поездка назначена на послезавтра.
— Как на послезавтра? — Он помолчал. — Да вы знаете, что послезавтра улетает Паттерсон?
— Знаю, — сказал Ткачев. — А вы связываете одно с другим?
— Не знаю, — признался Пронин. — Но возможно все.
— А Королев не удерет? — предположил Ткачев.
— Не знаю…
— А что же делать?
— Ничего не поделаешь, будем ждать послезавтра, — сказал Пронин. — Но с Леночки не спускайте глаз.
Глава четырнадцатая
Мышка прячется в норку
Первые пешеходы еще только шли по московским улицам, еще не везде закончили уборку дворники, еще полупустыми катились автобусы и троллейбусы, а Ткачев уже сидел в кабинете Пронина, и они в последний раз обсуждали подробности задуманной операции.
— Все готово?
— Как будто все, Иван Николаевич. Одно смущает, а ну как Королев не явится?
— Явится, — с уверенностью возразил Пронин. — Как пить дать явится. Поверьте мне. Судя по напряженности, какая чувствуется во всех этих людях, они что-то затеяли.
— А что именно, Иван Николаевич? — тоже не в первый раз задал Ткачев вопрос, который мучил в эти дни их обоих. — Неужели все-таки решили увезти Ковригину?
— Все может статься, Григорий Кузьмич, — ответил Пронин. — Поживем — увидим.
Они склонились над картой города.
— Вот дом, где живет Ковригина, — указал Ткачев. — Куда только Королев отсюда ее повезет?
— За город, — уверенно предсказал Пронин. — В городе они связаны по рукам и ногам.
Пронин бросил взгляд за окно.
— Вам везет, Григорий Кузьмич. День будет жаркий, на небе ни облачка, самое время для прогулки.
На небе и вправду не было ни облачка; голубое, большое, просторное, оно точно приглашало за город, на траву, на воду, в леса и луга.
— Прогулка не очень-то увеселительная, но приятно, что нет дождя.
— А подготовлено все? — еще раз осведомился Пронин, который никогда не уставал повторять этот вопрос своим помощникам. — Люди, машины, посты?
— Как будто все.
Это был ответ в манере Ткачева, он всегда говорил с оговорками, не скажет “все”, а обязательно “как будто бы все”… Он был осторожный человек, но его “как будто” значило больше, чем у иных людей решительное утверждение.
— А вы осторожны, Григорий Кузьмич, — заметил Пронин. — Неужто нет уверенности в исходе?
Ткачев хмыкнул.
— Уверенность есть, исход только неизвестен.
Пронин прошелся по комнате, его мучила все та же мысль.
Он сел на диван и нервно потер руки.
— Последние минуты перед операцией, — проговорил он. — Будет ли вести себя Королев так, как мы это предвидим? Испугается ли за свою шкуру? Ведь наши расчеты, Григорий Кузьмич, основаны на том, что мы знаем своих противников лучше, чем они знают нас…
Он опять встал и по диагонали зашагал из угла в угол: ему не удалось скрыть овладевшее им нервное напряжение.
— Последнее напутствие, — обратился он к Ткачеву. — Не торопитесь обнаружить себя, но и не надо слишком долго скрываться. Как только выедете за город, сразу дайте ему понять, что его преследуют. Он не тронет Леночку, если будет знать, что за ним наблюдают, побоится. Все время висите у него на колесе. Если я не последний идиот, руки вверх он не поднимет и в поисках спасения приведет нас к своим сообщникам.
Пронин остановился против Ткачева и в упор спросил:
— Так или не так, Григорий Кузьмич?
— Как будто так, Иван Николаевич.
— А за Леночкой приглядывайте все время, — напомнил Пронин.
Ткачев улыбнулся.
— Чему вы улыбаетесь?
— Мы-то приглядываем, но там и помимо нас охрана!
— Что еще за охрана? Ткачев засмеялся.
— Доктор Успенский. Позавчера он шел за Еленой Викторовной до кафе, а потом стоял на посту возле дома, пока в ее окнах не погас свет.
— У него есть основания тревожиться…
— Я думаю, Иван Николаевич, что Леночка сказала ему и о предстоящей поездке.
— Из чего это вы заключили?
— Доктор с рассвета дежурит за углом ее дома. С мотоциклом. Готов двинуться на всех парах… — Ткачев вопросительно взглянул на Пронина. — Снять?
— Нет. Пусть едет. Теперь чем больше гласности, тем лучше. Но еще и еще раз напоминаю: делать все с тактом. Наверняка кто-нибудь из этих “деятелей” пользуется каким-нибудь иммунитетом…
Они еще раз дружески улыбнулись друг другу, и Ткачев отправился выполнять задание.
Он не ошибся, высказав предположение, что Павлику стало известно о предстоящей поездке Леночки.
— Я поеду с тобой, — решительно заявил Павлик.
— Нет, это совершенно невозможно…
Павлик не стал уговаривать Леночку — он знал, что это бесполезно, но про себя решил: “Ничего, не помешаю”, — тем более что это никак не противоречило указаниям генерала Пронина.
Несмотря на поздний час, Павлик отправился к своему приятелю Сенечке Фромгольду, такому же врачу, как и он, и страстному мотоциклисту. Павлик попросил одолжить на день мотоцикл. Водил машину Павлик неважно, Сенечка это знал и не хотел давать ему свою новенькую “Яву”, но Павлик не отступал, и Сенечке пришлось сдаться.
Павлик упросил того же Сенечку подменить его на работе, а сам ни свет ни заря занял наблюдательный пост в воротах знакомого дома.
