Он засиделся поздно за ужином с Кратом и четырьмя другими подчиненными. С улыбкой поднялся на ноги и предложил мне кувшин пива.
— Вот неожиданная радость, дружище. Садись рядом и оцени мое пиво, пока раб принесет тебе чашу и тарелку. Ты выглядишь совсем разгоряченным и расстроенным…
Я оборвал любезные речи, обрушив на него поток укоров:
— Пошел ты к Сету, большой бесчувственный дурак. Как ты не можешь понять, в какое опасное дело ты нас втянул? И все из-за твоего бабьего языка… Хоть бы раз ты подумал о безопасности и благополучии моей госпожи! — По правде говоря, я не хотел начинать так грубо, но, открыв рот, почувствовал, что больше не могу управлять своими чувствами, и весь страх и беспокойство, накопившиеся во мне, излились в потоке оскорблений. Не то чтобы слова мои были справедливы, но мне стало легче, когда я выговорился.
Лицо Тана переменилось, и он поднял руки, как будто стараясь загородиться от меня.
— Ну вот, ты застал меня врасплох. Я безоружен и не могу защититься от такого смертоносного нападения. — Он пытался шутить в присутствии своих подчиненных и с натянутой улыбкой схватил меня за руку и вывел из палатки в темноту, а потом потащил за пределы лагеря в открытое пшеничное поле. Я бежал за ним, как ребенок, не в силах вырваться из могучих пальцев, которые привыкли держать меч и огромный боевой лук, его Ланату.
— Ладно, давай выкладывай! Рассказывай, что могло так испортить тебе настроение?
Я все еще злился, но теперь страх пересиливал злость, и язык мой снова заговорил без всякого стеснения.
— Я полжизни потратил на то, чтобы защитить тебя от твоей же собственной глупости, и мне это надоело. Ты хоть что-нибудь понимаешь в жизни? Неужели ты в самом деле поверил, что тебе разрешат безнаказанно уйти после вчерашнего проступка?
— Ты говоришь о моей речи? — Он казался озадаченным и отпустил мою руку. — Как ты можешь называть это проступком? Все мои подчиненные, с кем бы я ни разговаривал, считают, что я все сказал правильно, и все мною восхищаются.
— Дурак, разве ты не понимаешь, что мнение твоих подчиненных и друзей гнилой рыбы не стоит в этом мире?
Будь у нас более сильный фараон, ты уже был бы мертв, но даже и этот слабый и колеблющийся старик не может позволить тебе остаться безнаказанным после твоей наглой речи. Трон стоит гораздо больше твоей жизни. Тебе придется платить по счетам, Тан, вельможа Харраб! И Гор знает: счет этот будет велик.
— Ты говоришь загадками. Я оказал царю большую услугу. Он окружен льстивыми жабами, которые кормят его ложью, думая, что именно это фараон хочет слышать. Правда должна порадовать его. В глубине души я знаю: когда он подумает как следует, то будет мне благодарен.
Мой гнев начал улетучиваться перед простой и крепкой верой в торжество добра.
— Тан, милый друг мой, как же ты невинен! Никто из живущих на земле людей не будет благодарен за нелицеприятную правду, которую вколачивают ему в уши. Но ты и без этого сыграл на руку вельможе Интефу.
— Вельможе Интефу? — Тан уставился на меня. — А что в этом плохого? Ты говоришь так, как будто он — мой враг. Великий визирь был лучшим другом моего отца. Я знаю, что могу довериться ему и он защитит меня. Он поклялся моему отцу, когда тот лежал на смертном одре…
Я увидел, что, несмотря на хорошее настроение и нашу дружбу, он начал сердиться на меня, может, даже первый раз в своей жизни. Я знал также: в гневе Тан страшен, хотя разозлить его довольно трудно.
— О, Тан! — я наконец обуздал свой гнев. — Я был несправедлив к тебе, я должен был столько тебе рассказать, но не сделал этого. Все совсем не так, как ты думаешь: я, трус, не мог рассказать, что Интеф был смертельным врагом твоего отца.
— Как может это быть правдой? — Тан покачал головой. — Они же были друзьями, лучшими друзьями. В самых первых моих воспоминаниях отец и Интеф смеются рядом друг с другом. Отец говорил мне, что я могу доверить свою жизнь вельможе Интефу.
— Благородный Пианки, вельможа Харраб, правда верил в это. Но это стоило ему состояния и даже самой жизни, которую он доверил Интефу.
— Нет, нет, ты глубоко ошибаешься. Мой отец стал жертвой цепи несчастий…
— И каждое из этих несчастий было подготовлено вельможей Интефом. Он завидовал твоему отцу, его добродетелям и любви народа к нему, завидовал его богатству и влиянию на фараона. Понимал, что вельможа Харраб будет назначен великим визирем гораздо раньше него самого, и ненавидел за это.
— Я не могу поверить тебе, я не могу заставить себя поверить. — Тан покачал головой. Последние остатки моего гнева улетучились.
— Я все тебе объясню. Как давно я должен был сделать это! Я предоставлю все необходимые доказательства. Но сейчас у нас нет времени. Ты должен довериться мне. Вельможа Интеф ненавидит тебя так же, как он ненавидел твоего отца. И ты, и госпожа Лостра в опасности. Вам грозит не просто смерть — вы можете потерять друг друга навеки.
— Но разве это возможно? — спросил Тан в смятении. Его потрясли мои слова. — Я думал, вельможа Интеф согласился на наш союз. Разве ты не говорил с ним?
— Да, говорил! — вскричал я и схватил Тана за руку и засунул ее себе под плащ. — Вот его ответ. Пощупай рубцы, оставленные кнутом! Он выпорол меня только за то, что я попытался заговорить о браке между тобой и госпожой Лострой. Вот как он ненавидит тебя и твою семью.
Тан уставился на меня, потеряв дар речи, и я понял, что он наконец поверил мне, и теперь я могу обратиться к тому предмету, который владел моими мыслями гораздо больше его несвоевременной речи или кровной вражды великого визиря, которая продолжалась на протяжении стольких лет.
— Выслушай меня, дорогой друг, и соберись с духом. Самое трудное впереди. — С ним нельзя говорить иначе, и мне пришлось прямо сказать ему все. — Вельможа Интеф не только не согласился на ваш брак, но этой же ночью он дал клятву отдать руку своей дочери другому. Она должна немедленно выйти замуж за фараона Мамоса и, после того как подарит ему сына, станет его главной женой и супругой царя. Царь сам объявит об этом в конце праздника Осириса. Бракосочетание состоится в тот же вечер.
Тана закачало, и в лунном свете его лицо побледнело, как у покойника. Долгое время мы оба были не в силах произнести хоть слово, а потом Тан повернулся и пошел от меня по полю. Я следовал за ним, не выпуская его из виду, пока он не нашел кучу черных камней и не уселся на нее с усталым видом старика. Я тихо подошел к нему и сел рядом, чуть пониже. Я намеренно молчал, пока он не вздохнул и не спросил:
— А Лостра согласилась на этот брак?
— Конечно, нет. Она наверняка ничего еще не знает. Неужели ты можешь хоть на мгновение поверить, что ее возражения будут чего-то стоить против воли отца и желания фараона? Сейчас ее слова ничего не значат.
— Что же нам делать, старина?
