— Госпожа, это я, Таита. Поговори со мной!
Она открыла глаза, и я увидел искорку радости в них, которая быстро погасла, как только Лостра вспомнила о своей потере. Протянула ко мне худые, бледные руки, и я прижал их к своей груди.
— Таита, — тихо всхлипнула она. — Он умер. Тан умер. Я не могу жить без него.
— Нет! Нет! Он жив. Я пришел к тебе от него и принес послание любви и преданности.
— Не нужно так жестоко смеяться надо мной. Я знаю, он умер. Его могила уже запечатана…
— Это всего лишь уловка, чтобы обмануть врагов! — вскричал я. — Тан жив, клянусь тебе. Он любит тебя. Он ждет тебя.
— Ох, если бы я только могла поверить тебе. Но я так хорошо тебя знаю. Ты всегда готов солгать, чтобы спасти меня. Зачем же ты мучаешь меня лживыми обещаниями? Я так тебя ненавижу… — Она попыталась вырваться из моих объятий.
— Клянусь тебе! Тан жив.
— Поклянись честью матери, которой ты не знал. Поклянись гневом всех богов. — У нее едва хватило силы бросить мне вызов.
— Клянусь тебе всем этим, а также моей любовью и долгом по отношению к тебе, моя госпожа.
— Может ли такое быть правдой? — Я увидел как вместе с надеждой силы начали возвращаться к ней и слабый румянец появился на щеках. — О, Таита, неужели он жив?
— Разве был бы я таким счастливым, если бы это было не так? Ты же знаешь, что я люблю его так же, как и тебя. Разве смог бы я улыбаться тебе, если бы Тан действительно умер?
Она, не отрываясь, смотрела мне в глаза, а я начал ей рассказывать обо всем, что произошло со мной с тех пор, как я покинул ее много недель назад. Я только опустил подробности о сцене в старой хижине на болоте и сожительнице Тана.
Лостра не произнесла ни слова, но глаза следили за моими, и она упивалась каждым моим словом. Ее бледное лицо, почти прозрачное от голода, сияло как жемчужина, когда она слушала мой рассказ о приключениях в Галлале и том, как Тан вел в бой своих воинов, как он пел в дикой ярости сражения.
— Как видишь, это правда, Тан жив, — закончил я. Лостра заговорила в первый раз с тех пор, как я начал свой рассказ:
— Если он жив, приведи его ко мне. Я не съем ни крошки до тех пор, пока не увижу его снова.
— Я приведу его к тебе, как только смогу найти человека, который отнесет ему письмо, если ты этого захочешь, — пообещал я, а сам протянул руку к своему сундучку и достал оттуда зеркало из полированной бронзы.
Поднес его к глазам Лостры и мягко спросил:
— Ты хочешь, чтобы он увидел тебя такой?
Она уставилась на свое осунувшееся лицо с впалыми глазами.
— Я пошлю за ним сегодня же, если ты прикажешь. Он будет здесь через неделю, если тебе действительно хочется этого.
Я увидел, как борьба противоположных желаний отразилась на ее лице.
— Какая я уродина, — прошептала она. — Я кажусь старухой.
— Твоя красота жива и прячется под кожей.
— Я не могу позволить Тану видеть меня такой. — Женское тщеславие победило все остальные чувства.
— Тогда тебе придется есть.
— Ты обещаешь… — заколебалась она. — Ты обещаешь мне, что он еще жив и что ты приведешь его ко мне, как только я снова выздоровлю? Положи руку мне на сердце и поклянись.
Я почувствовал ее ребра под своими пальцами. Сердце трепетало как птица в клетке.
— Обещаю.
— Я поверю тебе на этот раз. Но если ты лжешь, я больше никогда не буду доверять тебе. Принеси еду!
Когда я спешил на кухню, не мог скрыть самодовольной усмешки. Хитренький Таита опять добился своего.
Я смешал в чашке теплое молоко и мед. Начать придется с малого, так как она чуть не погубила себя голодом. После первой чашки ее стошнило, но вторая все-таки осталась в желудке. Если бы я задержался хоть на один день, то опоздал бы.
БОЛТЛИВЫЕ языки рабынь разнесли весть о моем чудесном возвращении из загробного мира, и слух этот распространился по острову быстрее оспы.
Перед наступлением темноты фараон прислал Атона за мной. Даже мой старый друг Атон чувствовал себя неловко и держался натянуто в моем присутствии. Он стремительно отпрыгнул в сторону, когда я хотел прикоснуться к нему, словно испугался, что рука моя пройдет сквозь его плоть, словно через клуб дыма. Когда он вел меня по дворцу, рабы и вельможи разбегались в стороны, завидев нас, любопытные глаза следили за нами из каждого окошка и укромного уголка. Фараон приветствовал меня со странной смесью уважения и нервозности, совершенно несвойственной царю и богу.
— Где ты пропадал, Таита? — спросил он, как будто ему не нужен был мой ответ.
Я простерся ниц перед фараоном.
— О божественный фараон! Ты сам часть мира богов, и я понимаю, что вопросом своим ты просто хочешь испытать меня. Ты знаешь, что на устах моих лежит печать. Это было бы святотатством говорить о подобных таинствах даже перед тобой. Прошу тебя, передай всем божествам, своим покровителям, и в особенности Анубису, богу кладбищ, что я выполнил поручения, возложенные на меня. Я исполнил данный мной обет молчания. Скажи им, что я выдержал испытание, которое ты мне устроил.
При этих словах на лице у фараона появилось ошеломленное выражение, и он начал обдумывать ответ, нервно перебирая складки одежды. Я видел, как вопрос за вопросом возникали у него в голове, а потом царь сам же отбрасывал их. У него не было выхода.
В конце концов он беспомощно выпалил:
— В самом деле, Таита, ты выдержал испытание. Добро пожаловать обратно во дворец! Нам не хватало тебя.
Я понял, что все его подозрения подтвердились и теперь он относится ко мне с уважением, подобающим человеку, разрешившему главную загадку человеческого бытия.
Я подполз к его ногам и заговорил шепотом:
— О величие Египта, знаешь ли ты причину, по которой меня прислали обратно?
Вопрос, казалось, озадачил его, однако он неуверенно кивнул. Я поднялся на ноги и подозрительно обернулся, точно боялся, что за мной следят глаза сверхъестественных сил. Я сделал знак, защищающий от зла, а потом продолжил:
— Ради госпожи Лостры! Ее болезнь вызвана прямым вмешательством… — Я не мог произнести имя, но показал двумя пальцами рога, — знак бога тьмы Сета.
Смущение на лице царя сменилось ужасом. Он невольно содрогнулся и подошел ко мне поближе, как бы ища защиты, а я продолжал:
— Прежде чем меня забрали в мир иной, госпожа моя понесла в чреве своем сокровище дома Мамоса. Вот тогда бог тьмы и вмешался. Из-за своей болезни она потеряла сына, которого носила в своем чреве.
Фараон выглядел крайне расстроенным.
