Последовал общий вздох отчаяния. Один из членов совета закрыл глаза и тихо заплакал.
Вестник говорил в тишине:
– Регент Верхнего Царства, господин Наг, принадлежащий к царскому семейству Тамоса ввиду брачных уз и следующий по очереди наследования, возведен на трон вместо умершего фараона. Он очищает землю под именем Киафан, он стремится к вечности под именем Наг и сеет по всему миру страх перед именем фараон Наг Киафан.
Скорбные крики по мертвому фараону и выкрики одобрения его преемника наполнили зал.
Под шумок Минтака разглядывала вестника. Она под косметикой побледнела как полотно, а ее глаза без всякой краски для век сделались огромными и трагическими. Казалось, мир вокруг нее потемнел, и она покачнулась на седалище. Зная, что смерть Нефера замышлена и неминуема, она убедила себя, что это не случится. Она заставила себя поверить, что даже без ее предупреждения Нефер с помощью Таиты как-нибудь избежит сетей зла, сплетенных Нагом и Троком.
Трок наблюдал за ней с хитрой, злорадной улыбкой, и она знала, что он упивается ее болью. Ей было уже все равно. Нефер умер, и с ним умерли ее воля и смысл сопротивляться и продолжать жить. Она встала с трона и, будто сомнамбула, вышла из зала. Она ожидала, что муж прикажет ей вернуться, но он не сделал этого. В общем испуге и сожалениях немногие из присутствующих заметили ее уход. Те, кто заметил, не усомнились в ее ужасном горе. Они вспомнили, что она была обручена с умершим фараоном, и простили ей нарушение этикета и протокола.
Три дня и три ночи Минтака провела с своих палатах отказываясь от пищи. Она только понемногу пила вино, смешанное с водой. По ее приказу все оставили ее, даже ее девушки. Она не хотела видеть никого, даже врача, присланного Троком.
На четвертый день она попросила прийти верховную жрицу храма Хатор. Они провели наедине все утро, а когда старуха покинула дворец, Минтака покрыла свою обритую голову белым платком в знак траура.
На следующее утро жрица вернулась с двумя служительницами, принесшими большую корзину из пальмовых листьев. Поставив корзину перед Минтакой, служительницы покрыли головы и отошли.
Жрица опустилась на колени рядом с Минтакой и тихо спросила:
– Вы действительно уверены, что желаете пойти путем богини, дочь моя?
– У меня не осталось ничего, ради чего мне стоило бы жить, – просто ответила Минтака.
Накануне жрица много часов пыталась отговорить ее и сейчас сделала последнюю попытку.
– Вы еще молоды…
Минтака подняла тонкую руку.
– Мать, я прожила немного лет, но за это короткое время испытала больше боли, чем большинство в течение долгой жизни.
Жрица наклонила голову и сказала:
– Давайте помолимся богине.
Минтака закрыла глаза и начала молитву:
– Благословенная госпожа, могучая небесная корова, владычица музыки и любви, всевидящая, всесильная, услышь молитву своих любящих дочерей.
В корзине перед ними что-то зашевелилось, и послышался слабый шорох, будто речной ветерок неожиданно прошелестел в зарослях папируса. Минтака ощутила холод в животе и поняла, что это первый холод смерти. Она слушала молитву, но думала о Нефере. Она ярко вспоминала очень многое из того, что они делали вместе, и перед ней возник его образ, как если бы он все еще был жив. Она вновь увидела его улыбку и то, как красиво он держал голову на сильной, прямой шее. Она задалась вопросом, какого места он достиг в своем жутком путешествии по подземному миру, и стала молиться о его безопасности. Она молилась о том, чтобы он достиг зеленых холмов рая, и о том, чтобы вскоре воссоединиться там с ним. «Я скоро последую за тобой, сердце мое», – пообещала она ему.
– Твоя возлюбленная дочь Минтака, жена божественного фараона Трока Урука, просит помощи, которую ты обещаешь тем, кто слишком страдал в этом мире. Позволь ей встретить твоего мрачного посланца, чтобы с его помощью обрести покой на твоей груди, могущественная Хатор.
Жрица окончила молитву и стала ждать. Следующий шаг следовало сделать самой Минтаке. Девушка открыла глаза и внимательно осмотрела корзину, как если бы видела ее впервые. Она медленно протянула обе руки и подняла крышку. В корзине было темно, но внутри что-то двигалось, тяжело, медленно свиваясь и развиваясь, поблескивая в темноте черным, будто масло, пролитое на воду в глубоком колодце.
Минтака наклонилась вперед, желая лучше разглядеть, что внутри, и навстречу ей медленно поднялась чешуйчатая голова. Едва она появилась на свет, ее капюшон начал раздуваться и наконец стал широким, как женский веер, черный, украшенный узором цвета слоновой кости. Глаза змеи походили на блестящие стеклянные бусины. Тонкие губы изгибались в сардонической улыбке, между ними мелькал раздвоенный черный язык, пробуя воздух и запах девушки, сидевшей перед корзиной.
Они смотрели друг на друга, девушка и кобра, в течение ста медленных ударов сердца Минтаки. Вот змея качнулась назад, будто собираясь ударить, но снова медленно вернулась в вертикальное положение, будто смертельно опасный цветок на длинном стебле.
– Почему она не сделала свое дело? – спросила Минтака; ее губы были так близко от губ кобры, что можно было обменяться поцелуем. Она протянула руку, и змея повернула голову, глядя, как пальцы приближаются к ней. Минтака не выказала ни тени страха. Она мягко погладила сзади широко раздутый капюшон кобры. Вместо того чтобы ударить, кобра отвернулась от нее, почти как кот, подставляющий голову, чтобы ее погладили.
– Заставьте ее сделать то, что надлежит, – попросила Минтака жрицу, но старуха в замешательстве покачала головой.
– Я никогда не видела такого прежде, – прошептала она. – Вам следует ударить посланца рукой. Это точно вынудит его доставить дар богини.
Минтака отвела назад руку с открытой ладонью и раздвинутыми пальцами. Она нацелилась на голову змеи и уже собиралась ударить, но вздрогнула от неожиданности и опустила руку. Она озадаченно оглядела сумрачную палату, заглянула в темные углы и посмотрела прямо на жрицу.
– Вы что-то сказали? – спросила она.
– Не сказала ничего.
Минтака снова подняла руку, но на сей раз голос прозвучал ближе и яснее. Она узнала его в порыве суеверного страха и почувствовала, как волосы у нее на затылке поднялись.
– Таита? – прошептала она, оглянувшись. Она ожидала, что увидит его за своим плечом, но в палате не было никого, кроме нее и жрицы, стоящих на коленях перед корзиной.
– Да! – произнесла Минтака, будто отвечая на вопрос или приказ. Она слушала тишину и дважды кивнула, затем тихо сказала: – О да!
Жрица не слышала ничего, но поняла: произошло какое-то таинственное вмешательство. Она не удивилась, когда кобра медленно погрузилась в глубину корзины, вернула крышку на место и встала.
– Простите, Мать, – тихо сказала Минтака, – я не пойду по пути богини. Мне еще много нужно сделать в этом мире.
