– Назад, фу! – крикнул Шон. – Оставьте его, черт вас возьми, вернитесь!
– Останови их, Шон. Мы их всех потеряем.
– Жди здесь, – сказал Шон.
Он побежал на лай. Не кричал, чтобы не задохнуться. Он знал, что должно случиться, и ждал характерных звуков. Музыка охоты изменилась – лай звучал громче, яростнее. Шон остановился, тяжело дыша и вглядываясь вперед. Собаки остановились. Их лай становился все громче.
«Этот мерзавец остановился. Сейчас он их порвет».
Шон снова побежал и почти сразу услышал визг первого пса. Вскоре он увидел собаку там, куда отбросил ее леопард. Это была старая сука с белыми ушами, брюхо ее было разорвано. Шон побежал дальше.
Еще один пес, рыжий, с разорванным брюхом. Он был еще жив и пополз навстречу. Шон продолжал бежать; звуки впереди не затихали, но он ничего не видел. Он уже не останавливался, чтобы помочь искалеченным собакам. Большинство погибли до того, как он добежал до них. Слюна сгустилась во рту, сердце колотилось о ребра, и Шон покачивался на бегу.
Неожиданно он выбежал на открытое пространство, и увидел картину охоты. Осталось всего три собаки. Одна из них – Воришка. Они окружили леопарда, не давали ему уйти, пытались схватить за задние лапы и тут же отпрыгивали: леопард поворачивался, рыча. На поляне трава была короткой и зеленой. Солнце стояло прямо над головой, оно не отбрасывало теней и освещало происходящее ровным светом.
Шон хотел крикнуть, но не мог выдавить ни звука. Леопард упал на спину и лежал с изяществом спящей кошки, расставив лапы и открыв брюхо. Собаки в нерешительности отступили. Шон снова попытался закричать, но голоса по-прежнему не было. Желтое брюхо, мягкое и пушистое, оказалось непреодолимым искушением.
Одна из собак метнулась к зверю, опустив голову и раскрыв пасть. Леопард сомкнулся над ней, как капкан на пружине. Передними лапами он держал собаку, задние действовали быстро и неумолимо. Собака завизжала от стремительных хирургических разрезов и отлетела в сторону со свисающими из брюха внутренностями. Леопард расслабился и снова показал приманку своего желтого брюха. Шон был теперь близко, и на этот раз две оставшиеся собаки услышали его крик. Леопард тоже его услышал. Он вскочил и собрался бежать, но едва он повернулся, Воришка вцепился в него, схватил за задние лапы и заставил присесть и обернуться.
– Фу, мальчик! Воришка, ко мне!
Воришка воспринял крик Шона как одобрение. Он с громким лаем отпрыгнул от леопарда. Теперь в схватке наступило равновесие. Шон знал, что если сумеет заставить собак отказаться от нападений на зверя, тот убежит. На бегу он наклонился и подобрал камень, чтобы бросить в Воришку. Это его движение нарушило равновесие. Когда Шон выпрямился, он увидел, что леопард смотрит на него, и в его животе зашевелился угорь страха. Теперь зверь займется им. Шон понял это по тому, как леопард прижал уши и как упруго напряглись его плечи. Шон выронил камень и нащупал на поясе нож.
Леопард оскалил клыки. Желтые. Голова с прижатыми ушами стала плоской, как у змеи. Легко отбросив собак, зверь стремительно бросился вперед. Его бег был ровным и прекрасным – зверь длинными лапами легко отталкивался от земли. Он взвился в воздух, взлетел невероятно высоко и грациозно. Шон одновременно ощутил толчок и боль. Толчок отбросил его назад, а от боли перехватило дыхание. Когти леопарда впились ему в грудь; Шон чувствовал, как они царапают его ребра. Он удерживал пасть леопарда подальше от своего лица, выставив вперед руку, и чувствовал тяжелое дыхание зверя. Они покатились по траве, когти по-прежнему были погружены в его плоть, и он чувствовал, как леопард поджимает задние лапы, чтобы вспороть ему живот. Он отчаянно извивался, чтобы уйти от этого удара, а сам бил леопарда ножом в спину. Хищник рявкнул, и его задние лапы снова пришли в действие. Шон почувствовал, как длинные когти вонзаются в его плоть и раздирают бедра. Боль была очень сильной, и Шон понял, что тяжело ранен. Лапы зверя поднялись вновь. На этот раз они его убьют.
Но леопард не успел пустить их в ход – Воришка вцепился ему в заднюю лапу и отвел ее; леопард по-прежнему лежал на Шоне, вцепившись когтями передних лап в грудь. Перед глазами Шона мелькали яркие пятна, потом надвинулась темнота. Он вонзил леопарду нож в спину, рядом с хребтом, и провел им между ребрами, как мясник, разделывающий тушу. Леопард снова рявкнул, все его тело содрогнулось, когти снова впились в плоть Шона. Шон сделал новый разрез, длинный и глубокий, потом еще и еще. Он рвал зверя, обезумев от боли; их кровь смешивалась, и наконец Шон откатился. Собаки набросились на леопарда и рвали его.
Зверь был мертв. Нож выскользнул из рук, и Шон коснулся порезов на ноге. Кровь темно-красная, густая, как патока, и ее много. Шон смотрел в темный туннель. Ноги были страшно далеко, это не его ноги.
– Гарри! – прошептал он. – Гарри, о Боже! Прости! Я не хотел. Я поскользнулся, правда, поскользнулся.
Туннель закрылся, ног не осталось, была только тьма. Время стало текучим, весь мир стал текучим, он струился в темноте. Солнце потемнело, и только боль оставалась постоянной, устойчивой, как скала в волнующемся море. Шон с трудом различил в темноте лицо Катрины. Он хотел сказать ей, как ему жаль. Хотел объяснить, что это была случайность, но помешала боль. Катрина плакала. Он знал, что она поймет, и потому снова погрузился в темное море. Затем поверхность моря закипела, и он начал задыхаться от жара, но боль по-прежнему была с ним, как скала, за которую можно держаться. Пар с поверхности моря клубился вокруг него, потом он сгустился, превратившись в фигуру женщины, и Шон подумал, что это Катрина, но потом увидел, что у женщины голова леопарда, а дыхание ее – как зловоние гангренозной ноги.
– Уходи, я знаю, кто ты! – закричал он на нее. – Это не мой ребенок!
И тварь вновь превратилась в пар и вернулась к нему, что-то бормоча, на цепи, которая, утончаясь, выходила из серого туманного рта, а вместе с ней пришел ужас. Шон сжался и закрыл лицо, цепляясь за боль, потому что только боль была реальной и устойчивой.
Но потом, спустя тысячу лет, море замерзло, и он пошел по нему, и куда бы ни посмотрел, везде тянулся белый лед. На льду было ужасно холодно и одиноко. Поднялся легкий ветер, холодный легкий ветер, ветер что-то шептал надо льдом, шепот его был печален, и Шон продолжал держаться за боль, не отпускал ее от себя, потому что ему было одиноко и только боль была реальна. Вокруг по льду стали двигаться другие фигуры, темные фигуры. Они все стремились в одну сторону, окружая его, толкая, таща с собой, и он потерял свою боль, утратил ее в этой отчаянной толчее.
Хотя у этих фигур не было лиц, некоторые из них плакали, другие смеялись, и все стремились вперед, пока не пришли к месту, где лед перед ними расколола пропасть. Пропасть была глубокой и широкой, стены ее вначале были белыми, потом становились светло-зелеными, почти голубыми и наконец терялись в абсолютной черноте. Одни фигуры радостно бросались в эту пропасть; другие цеплялись за ее края, и лица их были искажены страхом, но все новые устало погружались в пустоту, как странники в конце долгого пути. Увидев пропасть, Шон изо всех сил начал пробиваться назад сквозь толпу, которая увлекала его вперед, тащила на край пропасти, и вот уже его ноги заскользили на краю. Он вцепился в скользкий лед. Сопротивлялся, кричал, а темная пропасть втягивала его ноги.
