– Нкози. – Хлуби смотрел на ветви дерева над ними. – Вьючную лошадь может вести Одноглазый.
– Можете это делать по очереди, – ответил Шон.
– Нкози, может, ты будешь возвращаться через эту деревню?
– Конечно, – сказал Шон, – нам ведь нужно будет оставить здесь Одноглазого. А почему ты спрашиваешь?
– У меня колючка в ноге, нкози, и она причиняет мне боль. Если я тебе не нужен, я подожду тебя здесь. Может, к тому времени колючка выйдет.
Хлуби снова посмотрел на ветки дерева и в замешательстве переступил с ноги на ногу. Шон не заметил, чтобы он хромал, и удивился, к чему Хлуби притворяется больным. Но тут Хлуби не удержался и посмотрел туда, где в окружении жителей деревни стояла девушка. Юбочка ее, очень маленькая, с боков ничего не закрывала. Тут Шон все понял и усмехнулся.
– Колючка, о которой ты говоришь, конечно, причиняет боль, но она у тебя вовсе не в ноге. – Хлуби снова переступил с ноги на ногу. – Ты ведь сказал, что они обезьяны. Переменил мнение?
– Нкози, они поистине обезьяны, – вздохнул Хлуби. – Но очень дружелюбные обезьяны.
– Что ж, оставайся… но смотри не слишком изнуряй себя. Нам еще нужно на пути домой пересечь горы.
Глава 22
Одноглазый очень гордился тем, что вел лошадь.
Через высокую траву, мангровые рощи, густые жаркие джунгли – и наконец по белым коралловым пескам между изогнутыми стволами пальм они вышли к морю. Нова Софала оказалась крепостью с медной пушкой и толстыми стенами. Море у крепости было коричневым из-за расположенного рядом устья реки.
Увидев Шона, часовой у ворот воскликнул «Madre de Diо!»
[33]
и сразу отвел его к коменданту. Комендант, маленький человек с желтым от лихорадки лицом и в потемневшей от пота рубашке произнес «Madre de Diо!» и оттолкнул свой стул от стола. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что вопреки наружности этот грязный бородатый гигант не представляет опасности. Комендант говорил по-английски, и Шон изложил ему свои обстоятельства.
Конечно, ему помогут. В крепости три миссионера-иезуита, только что прибывшие из Португалии и жаждущие работы. Шон может выбрать любого из них, но сначала он должен вымыться, пообедать с комендантом и помочь ему оценить вина, прибывшие на том же корабле, что и миссионеры. Шон решил, что это хорошая мысль.
За обедом он познакомился с миссионерами. Все это были молодые люди, с еще розовыми лицами – африканское солнце не успело наложить на них свой отпечаток. Все трое готовы были отправиться с ним, но Шон выбрал самого молодого – не за внешность, а скорее за имя, в котором звучала героическая нотка – отец Альфонсо. Иезуиты рано ушли спать и оставили коменданта, четырех младших офицеров и Шона за портвейном. Выпили за королеву Викторию и ее семью и за короля Португалии и его семью. От этого их охватила такая жажда, что они пили за отсутствующих друзей, потом друг за друга. Комендант и Шон поклялись в вечной дружбе и верности, и комендант ужасно опечалился, заплакал, и Шон потрепал его по плечу и предложил станцевать для него «Лихого белого сержанта». Комендант ответил, что сочтет это великой честью и будет очень рад лично принять участие в танце. Танцевали на столе. Комендант отлично держался, пока не переоценил размеры стола.
Шон помог офицерам перенести его в постель, а наутро вместе с отцом Альфонсо и Одноглазым отправился обратно.
Теперь любая задержка раздражала Шона: ему не терпелось вернуться к Катрине. Английский отца Альфонсо был не лучше, чем португальский Шона. Это затрудняло их общение, но Альфонсо справился с этой трудностью: почти все время говорил он.
Вначале Шон слушал, но потом решил, что добрый отец пытается обратить его в свою веру, и перестал вслушиваться. Альфонсо это, по-видимому, нисколько не огорчало, он продолжал говорить, держась за лошадь обеими руками – его сутана болталась вокруг ног, а лицо в тени широких полей шляпы потело. Одноглазый следовал за ними, как древний журавль.
Потребовалось два дня, чтобы добраться до деревни Одноглазого, и въезд их получился триумфальным. Глаза у отца Альфонсо загорелись, когда он увидел такое количество возможных новообращенных.
Шон заметил, как отец Альфонсо мысленно потирает руки, и решил ехать дальше, пока иезуит не забыл о цели их поездки. Как плату за помощь он подарил Одноглазому охотничий нож. Одноглазый сидел под деревом посреди деревни – собственные ноги больше его не держали, он прижимал нож к груди.
– Хлуби, с тебя хватит. Пора уходить!
Шон даже не спешился и с нетерпением ждал, пока Хлуби попрощается с тремя девушками из деревни.
Хлуби проявил традиционный зулусский вкус: все три девушки были полногрудые, задастые и молодые. Все они плакали.
– Пошли, Хлуби, в чем дело?
– Нкози, они считают, что я взял их в жены.
– С чего это?
– Нкози, я не знаю.
Хлуби вырвался из объятий Самой Полной и Самой Молодой, подхватил свое копье и побежал. Шон и Альфонсо поскакали за ним.
Жители деревни кричали слова прощания, и Шон, оглянувшись, увидел Одноглазого, который по-прежнему сидел под деревом.
Темп, заданный Шоном, наконец начал сказываться на святом отце. Его словесный поток обмелел, и Альфонсо избегал касаться седла задом. Теперь он ехал, держась за шею лошади и приподняв ягодицы. Они пересекли горы и спустились с противоположного склона; местность выровнялась и перешла в долину Саби, и они въехали в лес. На девятый день после выхода из Новы Софалы добрались и до самой реки. День клонился к вечеру. Стаи цесарок пили воду; когда Шон и его сопровождающие спустились по берегу, птицы голубым облаком машущих крыльев поднялись в воздух.
Пока лошади пили, Шон беседовал с Хлуби.
– Узнаешь эту часть реки?
– Да, нкози, мы в двух часах ходьбы от лагеря, выше по течению.
– Мы слишком повернули на север, когда шли лесом… – Шон посмотрел на солнце: оно уже скрылось за вершинами деревьев, – а луны сегодня нет.
– Можем подождать до утра, – с надеждой предложил Хлуби.
Шон не обратил внимания на его слова и знаком предложил отцу Альфонсо садиться на лошадь. Альфонсо готов был заспорить, но Шон взял его за сутану и помог сесть верхом.
Глава 23
В темноте свет лампы в фургоне Катрины, пробивавшийся сквозь щели, за полмили до лагеря показал им дорогу. Приветственно залаял Воришка, и Мбежане во главе остальных слуг выбежал, чтобы взять лошадь Шона. В его голосе звучали тревога и облегчение.
– Нкози, времени мало… началось.
Шон спрыгнул с лошади и побежал к фургону. Он рывком отбросил клапан.
– Шон. – Катрина села. Глаза ее, зеленые в свете лампы, были обведены темными кругами. – Слава богу, ты пришел.
