Не отрицали и того, что полчаса попыток Джока Хейнса сбить с головы брата яблоко пробками от шампанского привели к тому, что разлилось море вина, глубиной по щиколотку, и пол понадобилось перекладывать. Тем не менее все пришли к выводу, что тысяча фунтов – многовато. Но все сошлись в одном – мальчишник был запоминающийся.
Вначале Шон тревожился: ему казалось, что Даффу происходящее не нравится – жених стоял у бара, держа ядро под мышкой и со своей обычной кривой улыбкой слушая сальные замечания гостей. Но после седьмой или восьмой порции спиртного он перестал тревожиться и начал пробовать на прочность люстру. В полночь Дафф уговорил Франсуа освободить его от цепи и выскользнул из комнаты. Никто, в том числе Шон, этого не заметил.
Шон так никогда и не вспомнил, как в тот вечер добрался до постели, но на следующее утро его тактично разбудил официант с кофейным подносом и запиской.
– Сколько времени? – спросил Шон, разворачивая записку.
– Восемь часов, баас.
– Незачем орать, – пробормотал Шон. Он с трудом сфокусировал зрение – головная боль, казалось, выдавливала глаза из глазниц.
«Дорогой шафер, это напоминание о том, что у вас с Даффом в одиннадцать свидание. Рассчитываю, что ты сумеешь доставить его, целиком или по частям. С любовью, Канди».
У паров бренди в горле был вкус хлороформа. Шон промыл горло кофе и закурил сигару. Это заставило его закашляться, и от кашля у него едва не отвалилась голова. Он погасил сигару и удалился в ванную. Полчаса спустя он настолько окреп, что решил разбудить Даффа – прошел через гостиную и распахнул дверь его комнаты. Занавеси еще были задернуты. Шон раскрыл их и едва не ослеп от солнечного света. Он повернулся к кровати и удивленно нахмурился. Медленно подошел и сел на край. «Должно быть, он спал у Канди», – пробормотал Шон, глядя на несмятую подушку и аккуратно заправленное одеяло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы найти ошибку в этом выводе: «Тогда почему она написала эту записку?» Он встал, чувствуя первые уколы тревоги. В сознании отчетливо возник Дафф: пьяный и беспомощный, он лежал во дворе – или избитый каким-нибудь йоханнесбургским разбойником. Шон выбежал из спальни и бросился в гостиную. На полпути он увидел конверт, заткнутый за каминную полку, и взял его. «Что это, встреча авторской гильдии? – бормотал он. – В этом доме повсюду письма». С шуршанием развернув листок, Шон узнал почерк Даффа с наклоном в обратную сторону. «Первая ужасна, вторая не лучше. Я этого не вынесу. Ты шафер, так что извинись от моего имени перед присутствующими. Вернусь, когда пыль немного осядет».
Шон сел в кресло, дважды перечитал записку и взорвался:
– Будь ты проклят, Чарливуд! «Извинись от моего имени!» Трусливый ублюдок! Улизнуть и оставить меня расхлебывать!
Он бегал по комнате, и халат яростно хлопал его по ногам.
– Извиняться будешь ты сам, даже если мне придется притащить тебя на веревке.
Шон по черной лестнице выбежал из дома. Мбежане на конюшне разговаривал с тремя конюхами.
– Где нкози Дафф? – взревел Шон.
Они не понимая смотрели на него.
– Где он?!
Борода Шона ощетинилась.
– Баас взял лошадь и уехал покататься, – испуганно ответил один из конюхов.
– Когда? – ревел Шон.
– Ночью, семь-восемь часов назад. Скоро вернется.
Шон, тяжело дыша, смотрел на конюха.
– Куда он поехал?
– Баас, он не сказал.
Восемь часов назад. Сейчас он уже в пятидесяти милях отсюда.
Шон повернулся и ушел в свою комнату. Бросился на кровать и налил себе еще кофе. Это ее расстроит. Он представил себе слезы и буйство несдерживаемого горя. Будь ты проклят, Чарливуд! Он пил кофе и думал о том, что хорошо бы тоже уехать, взять лошадь и ускакать как можно дальше. Не я это заварил, и я не хочу в этом участвовать. Он допил кофе и начал одеваться. Посмотрел в зеркало, причесываясь, представил себе Канди, одиноко стоящую в церкви в ожидании, пока тишина сменится перешептываниями, а потом и смехом. Чарливуд, ты свинья, – сморщился Шон. Я не могу ее оставить, ей и так нелегко придется. Надо сказать. Он взял с туалетного столика часы. Уже девять. Будь ты проклят, Чарливуд! Он прошел по коридору и остановился перед комнатой Канди. Внутри раздавались женские голоса, и он постучал, прежде чем войти. В комнате были две подруги Канди и цветная девушка Марта. Все они уставились на него.
– Где Канди?
– В спальне, но вам туда нельзя. Это принесет неудачу.
– Самую большую в мире, – согласился Шон.
И постучал в дверь спальни.
– Кто там?
– Шон.
– Тебе нельзя. Что ты хочешь?
– Ты одета?
– Да, но тебе заходить нельзя.
Он раскрыл дверь и посмотрел на визжащих женщин.
– Выйдите, – резко сказал он, – мне нужно поговорить с Канди наедине.
Они выбежали, и он закрыл за ними дверь. Канди была в пеньюаре; на ее лице видна была тревога ожидания; волосы выбились и свисали, светлые и мягкие.
Она прекрасна, подумал Шон. Посмотрел на пенную массу свадебного платья на кровати.
– Канди, боюсь, у меня плохие новости. Ты можешь меня выслушать?
Он говорил резко, почти грубо, и каждое мгновение было ему тягостно.
Он видел, как с ее лица сбежала краска и оно застыло, стало мертвым, как у статуи.
– Он ушел, – сказал Шон. – Сбежал от тебя.
Канди взяла с туалетного столика щетку и принялась безжизненно расчесывать волосы. В комнате было очень тихо.
– Мне жаль, Канди.
Она кивнула, не глядя на него; она смотрела в свое одинокое будущее. И эта молчаливая покорность была гораздо хуже слез.
Шон почесал кончик носа. Происходящее было невыносимо.
– Прости, я бы хотел хоть как-нибудь помочь.
Он повернул к двери.
– Шон, спасибо, что пришел и рассказал мне.
Ее голос ничего не выражал, словно она умерла.
– Да не за что, – неловко ответил Шон.
Он поехал в «Ксанаду». Здесь на газонах уже собралось множество народу – судя по смеху, уже начали пить. Солнце светило ярко, но жарко не было, на веранде играл оркестр, на зелени выделялись яркие женские платья. «Праздник», – шелестел флажками ветерок над тентами. «Праздник», – говорил смех.
Шон проехал по подъездной дорожке, поднимая руку в знак приветствия. Со спины лошади он заметил Франсуа и Мартина Кертиса: они со стаканами в руках стояли у дома и разговаривали с двумя девушками из «Оперы». Шон оставил лошадь одному из туземных конюхов и направился прямо к ним.
– Привет, босс, – сказал Кертис. – Почему такой мрачный, ведь женитесь не вы?
