— Устал, — пробормотал он. — Как же я устал.
Он и сам не заметил, как провалился в беспамятство, а когда очнулся, обнаружил вокруг себя небольшую толпу сельчан. На то, что это масаи, указывали вытянутые мочки ушей, в которых они носили большие раскрашенные диски или резные табакерки из кости. Из одежды на них были только длинные, опускавшиеся чуть ниже пояса рубахи, и больше ничего; гениталии масаи хвастливо выставляли напоказ. Женщины этого племени отличались необычно высоким для своего пола ростом. Головы они брили наголо, отчего те походили на яйцо, а на шее носили ожерелья из бус, нитки которых, спускаясь одна за другой, доходили до обнаженных грудей. Крошечные, расшитые бусинками юбочки едва прикрывали ту часть тела, которую стыдливо прячут их белые сестры.
Женщины рассматривали его с нескрываемым интересом, и Леон попытался сесть. Те, что помоложе, хихикали и подталкивали друг дружку, как будто никогда раньше не видели белого. Возможно, так оно и было. Дабы привлечь их внимание, пришлось прибегнуть к испытанному средству.
— Маниоро! — крикнул Леон и, указав на сержанта, добавил: — Маниоро мама?
Смешки стихли. Женщины с изумлением уставились на него.
Раньше других Леона поняла самая, пожалуй, юная и симпатичная из всех.
— Лусима! — воскликнула она и, повернувшись, указала на голубеющие вдалеке очертания дальней стены разлома.
— Лусима! — радостно подхватили остальные. — Лусима мама!
По-видимому, именно так звали мать Маниоро. Довольные своей сообразительностью, женщины снова загалдели, а Леон, показав на пальцах, что Маниоро нужны носилки, ткнул пальцем в том же направлении:
— Отнесите Маниоро к Лусиме.
Восторги поутихли, женщины недоуменно переглядывались, определенно не понимая, чего требует от них белый незнакомец.
И снова самой смышленой оказалась симпатичная молодка. Топнув ногой, она подскочила к мужчинам и, нисколько не смущаясь, атаковала опешивших воинов как словесно, так и физически, мутузя кулачками одних и подталкивая других. Больше всего досталось воину с изысканной прической из заплетенных косичек, которого красавица попросту оттягала за волосы. В конце концов, пристыженные и обиженные, они вняли ее требованиям. Двое побежали в деревню и вскоре вернулись с длинным крепким шестом, к которому привязали некое подобие гамака из связанных по углам шкур. Это были масайские носилки, мушила. Потерявшего сознание Маниоро уложили на шкуры, после чего вся компания бодрой трусцой направилась на восток. Леон остался один на пыльной равнине. Пение мужчин и радостные причитания женщин вскоре стихли.
Лейтенант закрыл глаза, пытаясь собрать силы, чтобы подняться и последовать за ними. Открыв их через какое-то время, он обнаружил, что о нем не забыли. Трое голых пастушков, встав полукругом, молча и сосредоточенно смотрели на него. Старший сказал что-то и повторил свой требовательный жест. Леон послушно перекатился со спины на живот, поднялся на колени и, пошатываясь, выпрямился в полный рост. Паренек шагнул к нему, взял за руку и решительно потянул за собой.
— Лусима.
Второй, встав с другой стороны, взял его за другую руку и сказал:
— Лусима.
— Ладно, ладно. Пусть будет по-вашему, — согласился лейтенант. — Ничего другого мне, похоже, и не остается. Лусима так Лусима. — Он ткнул того, что постарше, пальцем в грудь. — Имя? Тебя как зовут?
Эта фраза была одной из тех немногих, которым научил его Маниоро.
— Лойкот! — с гордостью ответил мальчишка.
— Итак, Лойкот, мы пойдем к Маме Лусиме. Веди меня.
И они потащили ковыляющего Леона за собой — к далеким голубым холмам, вслед за взрослыми, уносившими бесчувственного Маниоро.
* * *
Пересекая долину, Леон заметил совершенно изолированную, отдельно стоящую гору, выраставшую из земли посредине широкой плоской равнины. Издалека ее можно было принять за своего рода подпорку восточной стены, неуместный нарост на огромном пространстве долины, но, подойдя ближе, он увидел, что она стоит сама по себе и никак с обрывом не связана. А еще расстояние не позволяло оценить ее истинное величие, удивительную высоту и крутизну склонов. Нижнюю часть горы покрывали рощи величественных зонтичных акаций, выше их сменял густой горный лес, а поднимавшуюся за облака вершину окружала стена серого камня, напоминавшая гласис
[1]
рукотворной крепости.
Приблизившись к этому природному бастиону, Леон сделал еще одно открытие: макушку горы прикрывала зеленая шапка могучих деревьев, получавших необходимую для роста влагу непосредственно из облаков. Даже снизу было видно, что верхние ветви украшены бородатым мхом и древесными орхидеями. Усыпанные белыми цветами пышные кроны походили на свадебные букеты. Орлы и другие хищные птицы, устроившие гнезда на голых скалах пониже вершины, парили на широких крыльях в бескрайней небесной синеве.
Солнце миновало зенит, когда Леон в сопровождении трех юных пастушков добрался до подножия горы. К этому времени носильщики были уже на середине тропинки, зигзагами уходившей вверх по крутому склону. Сил хватило ненадолго: одолев пару сотен футов, лейтенант свалился в тени акации. Ноги просто отказались ступать по каменистой дорожке. С минуту он возился со шнурками, а стаскивая ботинок, застонал от боли. Шерстяной носок почернел от крови и, казалось, намертво присох к подошве. Осторожно отодрав его, Леон с ужасом уставился распухшую, стертую до мяса стопу. Полопавшиеся волдыри свисали кусками кожи, пальцы выглядели так, словно их жевал шакал. Присевшие рядом мальчишки рассматривали раны с нескрываемым интересом и мерзко скалились, как учуявшие запах крови упыри.
Наконец Лойкот, вспомнив об обязанностях старшего, отдал какие-то распоряжения, и его юные помощники резво понеслись в буш, где небольшое стадо длиннорогих животных пощипывало под акациями серо-зеленую травку. Через несколько минут посланцы вернулись с пригоршнями свежего помета. Уразумев, что ему предлагается использовать подношение в качестве припарки для лопнувших волдырей, Леон ясно дал понять, что не потерпит бесцеремонного давления со стороны Лойкота. Мальчишки упорствовали, навязчиво предлагая свое, по-видимому, проверенное средство. В конце концов лейтенант порвал на полосы рукава рубашки, связал ботинки шнурками и повесил на шею. Лойкот протянул ему свой пастушеский посох, и Леон, приняв палку, заковылял по тропе. С каждым шагом дорога становилась круче и круче, и он снова начал спотыкаться. Лойкот, заметив это, отправил своих порученцев куда-то вперед, и они послушно поскакали вверх на тонких, как веточки, ногах.
Лойкот и Леон последовали за ними с куда меньшим проворством — кровь, просачиваясь через повязки, оставляла на камнях красные пятна. Через какое-то время лейтенант опять остановился, сел на землю и с тоской посмотрел вверх — забраться на вершину ему, похоже, было не суждено. Лойкот опустился на корточки рядышком и завел длинный, запутанный рассказ. Леон понимал лишь отдельные слова, но паренек оказался хорошим актером: он иллюстрировал повествование энергичной мимической сценой, наглядно продемонстрировав, как именно защитил отцовское стадо от покусившихся на него львов. Представление сопровождалось кровожадным рычанием, прыжками и потрясанием воображаемым копьем — приятное разнообразие на фоне событий последних дней. Леон почти забыл об изуродованных ногах и от души смеялся над ужимками обаятельного мальчугана. Уже темнело, когда они услышали голоса. По тропинке спускалась группа морани. С собой они принесли мушила, на которых утащили Маниоро. В ответ на их жесты Леон забрался на кожаные носилки, и четверо мужчин взялись за шест, положили себе на плечи и легкой трусцой побежали вверх.
