— Термин «террорист» обычно обозначает… — Майкл повторил свое определение и заметил, как лицо собеседника исказилось от гнева.
— В Южной Африке нет и не может быть никаких невинных людей, — резко перебил он. — Идет война. И в этой войне никто не может оставаться нейтральным. Мы все в ней участвуем.
— Даже дети и старики? Даже те, что сочувствуют вашему народу, понимают его надежды и чаяния?
— Никто не может оставаться нейтральным, — повторил Рейли. — Мы все солдаты, с колыбели и до могилы. И мы все принадлежим к одному из двух лагерей: либо к угнетенным, либо к угнетателям.
— Значит, ни у кого нет выбора — ни у мужчины, ни у женщины, ни у ребенка?
— Напротив, выбор есть у каждого — стать на ту или другую сторону. Невозможно как раз уклониться от этого выбора.
— Хорошо, но ведь если, к примеру, вы взорвете бомбу в переполненном супермаркете, то при этом могут погибнуть и ваши сторонники, случайно оказавшиеся там. Будете ли вы тогда раскаиваться в содеянном?
— Чувство раскаяния революционерам чуждо; впрочем, так же, как и защитникам апартеида. Любая смерть на войне — это либо вражеские потери, либо благородная и святая жертва на алтарь нашей борьбы. И то, и другое неизбежно, более того, даже желательно.
Ручка Майкла судорожно металась по страницам блокнота, пытаясь как можно подробнее зафиксировать эти ужасающие откровения. Он был потрясен и возбужден одновременно; то, что услышал, вызывало какое-то смешанное чувство ужаса и восхищения.
Ему казалось, что беспредельная ярость этого человека вот-вот опалит его подобно тому, как пламя свечи опаляет крылья неосторожного мотылька. Он понимал, что как бы точно ни записал его слова, ему никогда не удастся воспроизвести ту неистовую страсть, с которой они произносились. Отведенный час пролетел слишком быстро, хотя Майкл старался использовать каждую секунду драгоценного времени; когда Рейли, наконец, взглянул на часы и встал, он предпринял отчаянную попытку хоть немного его продлить.
— Вы упомянули о детях, сражающихся в ваших рядах. Могу я узнать, сколько им лет?
— Я покажу вам семилетних детей, умеющих обращаться с оружием, и командиров боевых групп, которым всего десять лет.
— Вы мне их покажите? — переспросил Майкл, не веря своим ушам. — В самом деле — я могу на это рассчитывать?
Рейли пристально посмотрел на него. Судя по всему, информация, полученная им от Рамона Мачадо, была верна. Этот объект может быть полезен. При надлежащей обработке его можно превратить в стоящее орудие, годное для серьезного дела. Конечно, потребуется немало времени и усилий, чтобы довести начатое до конца, но эти затраты наверняка окупятся. Он явно принадлежит к числу тех, кого Ленин называл «полезными идиотами» и кого для начала можно заставить служить общему делу помимо их собственной воли. В дальнейшем, конечно, все будет по-иному. Сперва ему будет отведена роль лопаты или плуга, вспахивающего поле; и только потом, когда плод окончательно созреет, плуг перекуют в боевой меч.
— Майкл Кортни, — тихо произнес он, — вы внушаете мне доверие. Я считаю вас порядочным и просвещенным человеком. И если вы оправдаете мое доверие, я распахну перед вами двери в такие места, о существовании которых вы даже не подозреваете. Я проведу вас по улицам и лачугам Соуэто. Перед вами откроются сердца нашего народа — и я покажу вам наших детей.
— Когда? — выпалил Майкл, понимая, что его время неумолимо истекает.
— Скоро, — пообещал Рейли, и в этот момент они услышали стук входной двери.
— Как мне вас найти? — настаивал Майкл.
— Никак. Я сам найду вас, как только придет время.
Двойные двери гостиной распахнулись, и в комнату вошел темнокожий мужчина. Даже несмотря на то, что все мысли Майкла были заняты обещаниями, данными ему Рейли Табакой, этот человек тут же привлек внимание. Взглянув на него, Майкл испытал легкий шок. Он мгновенно узнал его даже в верхней одежде. Само имя Кендрик сразу должно было насторожить.
— А это наш гостеприимный хозяин, владелец этой квартиры, — сказал Рейли Табака и представил их друг другу. — Оливер Кендрик, Майкл Кортни.
— Я видел вас в роли Спартака, — проговорил Майкл с благоговейным трепетом в голосе. — Я трижды смотрел этот балет с вашим участием. Ваш танец. — это воплощенная мужественность и потрясающий атлетизм.
Оливер Кендрик улыбнулся, легкой пружинистой походкой танцора пересек комнату и протянул Майклу руку. Его ладонь была на удивление узкой и прохладной, кости казались хрупкими, как у птицы. Он вообще был очень похож на птицу, недаром его прозвали «Черным Лебедем». Шея была по-лебединому длинной и изящной, а глаза сияли, подобно горному озеру при лунном свете. Такое же свечение исходило и от черной глянцевой кожи.
Майкл решил, что вблизи он даже еще прекраснее, чем в романтическом свете юпитеров на театральных подмостках; у него перехватило дыхание. Танцор, не выпуская руки Майкла, повернул голову к Рейли.
— Прошу тебя, побудь с нами еще немного, — произнес он нараспев, с мелодичностью, характерной для уроженцев Вест-Индии.
— Я должен идти. — Рейли решительно покачал головой. — Я и так уже опаздываю на самолет.
Тогда Оливер Кендрик вновь повернулся к Майклу, по-прежнему держа его за руку.
— У меня был кошмарный день. Просто хочется лечь и умереть, честное слово. Не оставляй меня, Майкл. Пожалуйста, останься. Постарайся меня развлечь. Ведь ты же можешь быть очень милым и веселым, правда, Майкл?
Рейли Табака простился с ним и вышел из квартиры. Один из его людей ждал у дверей; однако к лифту они не пошли. Вместо этого он повел Рейли дальше по коридору и буквально через несколько шагов остановился перед куда менее импозантной дверью. За ней оказалась еще одна квартира, гораздо меньше первой, с простой, даже бедной обстановкой. Рейли, не останавливаясь, пересек прихожую и вошел во внутреннюю комнату; еще один из его людей, сидевших на стуле у освещенного окна, врезанного в боковую стену, привстал при его появлении.
Рейли сделал ему знак оставаться на месте и подошел к окну. Оно имело необычную форму и было похоже на высокое и узкое трюмо. Стекло было мутноватое, со слегка матовым оттенком, характерным для двусторонних зеркал, когда смотришь на них с обратной стороны.
Через него была видна спальня, столь же роскошно обставленная, как и все остальные апартаменты Оливера Кендрика. В окраске преобладали всевозможные бледные тона цвета шампиньонов и устричных раковин; атласное постельное покрывало идеально гармонировало с цветом толстого мягкого ковра. Скрытый свет струился по потолку, дрожа и переливаясь на зеркальных панелях. В нише напротив кровати красовался древний фаллический символ, вырезанный из желтого вулканического стекла, бесценная реликвия из индуистского храма.
Комната была пуста, и Рейли перевел взгляд на видеоаппаратуру; она была полностью готова к съемке, объектив камеры упирался прямо в зеркальное стекло.
