Само здание было выдержано в ультрасовременном стиле, с окнами из зеркального стекла и стенами, отделанными деревом. Крыша состояла из нескольких уровней и плоскостей. Водитель припарковался под главной террасой, и когда Майкл вылез из фургона, высокая фигура спустилась по ступенькам ему навстречу.
— Майкл! — приветливый голос Рейли Табаки застал врасплох, так же, как и дружелюбная улыбка вкупе с крепким рукопожатием. Это являло собой разительный контраст всей атмосфере их предыдущей встречи в Лондоне.
На Рейли были легкие брюки и белая, с открытым воротом рубашка, красиво оттенявшая его чистую безупречную кожу и романтические черты типично африканского лица. Пожимая руку, Майкл ощутил, как острое желание пробежало от кончиков пальцев по всему его телу, подобно электрическому разряду. Несомненно, Рейли был одним из наиболее привлекательных и возбуждающих мужчин, которых он когда-либо встречал.
— Добро пожаловать.
Майкл огляделся вокруг и многозначительно поднял бровь.
— Недурно, Рейли. Я вижу, вкус у тебя не испортился.
— Все это не мое. Мне здесь не принадлежит ничего, кроме того, что на мне надето.
— Кому же все это в таком случае принадлежит?
— Вопросы, всегда вопросы.
— Я же журналист. Вопросы — это мой хлеб.
— Я понимаю. Этот дом был построен Американским трансафриканским фондом специально для леди, с которой тебе предстоит встретиться.
— Трансафриканский фонд — кажется, это американская правозащитная организация? По-моему, ее возглавляет цветной проповедник из Чикаго, доктор Рондалл.
— Ты хорошо информирован. — Рейли взял гостя под руку и повел вверх по лестнице, ведущей на широкую террасу.
— Он наверняка стоит не меньше полумиллиона долларов, — настаивал Майкл; Рейли пожал плечами и переменил тему.
— Я обещал тебе показать детей апартеида, Майкл, но прежде я хочу познакомить тебя с их матерью, матерью всего нашего народа.
Они прошли через террасу. Она вся была усеяна раскрытыми пляжными зонтами, похожими на большие грибы с яркими цветными шляпками. За белыми пластмассовыми столиками сидело с дюжину черных ребятишек; они потягивали кока-колу из банок под оглушительные звуки африканского джаза, вырывавшиеся из одного из вездесущих транзисторов, без которых, казалось, не мог обойтись ни один местный житель.
Среди них были мальчики от восьми-девяти лет до уже вполне взрослых подростков. Все в теннисках канареечного цвета с надписью «Гама Атлетике Клаб» на груди. Когда Майкл проходил мимо, ни один из них не поднялся со своего места; они лишь проводили его тупыми равнодушными взглядами.
Стеклянные двери, ведущие с террасы внутрь главного здания, были открыты, и Рейли ввел гостя в двухъярусную гостиную, стены которой украшали резные деревянные маски и культовые статуэтки. Каменный пол был покрыт ковриками из звериных шкур.
— Хочешь что-нибудь выпить, Майкл? Кофе, чай? Майкл покачал головой.
— Нет, спасибо; а курить здесь можно?
— Я помню эту твою привычку, — улыбнулся Рейли. — Дыми сколько хочешь. Вот только спичек у меня нет.
Майкл достал зажигалку, и в этот момент его внимание привлекло какое-то движение на верхнем ярусе этой просторной комнаты.
По лестнице к ним спускалась женщина. Майкл вынул изо рта незажженную сигарету и молча уставился на нее. Разумеется, он сразу ее узнал. Ее называли черной Эвитой, матерью народа. И все же ни одна фотография не была способна полностью передать ее поразительную красоту и царственную осанку.
— Виктория Гама, — представил ее Рейли. — А это Майкл Кортни, тот самый журналист, о котором я тебе рассказывал.
— Да, — произнесла Викки Гама. — Я знаю, кто такой Майкл Кортни.
Она подошла к нему, двигаясь с поистине королевским достоинством. На ней был длинный, по щиколотки, восточный халат в зеленую, желтую и черную полоску, цвета запрещенного Африканского Национального Конгресса. На голове красовался изумрудно-зеленый тюрбан; и халат, и тюрбан были ее, так сказать, фирменными знаками.
Она протянула Майклу руку. Рука изящная и хрупкая на вид, но пожатие длинных тонких пальцев было твердым, а ладонь оказалась прохладной, даже холодной. Ее кожа была гладкой, бархатной, цвета темного янтаря.
— Твоя мать была второй женой моего мужа, — тихо сказала она. — Она родила Мозесу Гаме сына, так же, как и я. Твоя мать хорошая женщина, она одна из нас.
Майкла всегда поражало полное отсутствие ревности между африканскими женами. Жены чернокожих африканцев относились друг к другу не как соперницы, а, скорее, как сестры, связанные родственными узами.
— Как поживает Тара? — настойчиво расспрашивала Викки, подведя Майкла к одному из диванов и усадив его поудобнее. — Я много лет ее не видела. Она все еще живет в Англии?
— Да, они по-прежнему живут в Англии. Я недавно видел их обоих в Лондоне. Бенджамен уже взрослый парень. Он делает большие успехи. Он изучает химическое машиностроение в университете Лидса.
— Интересно, вернется ли он когда-нибудь в Африку. — Викки присела рядом с ним. Они непринужденно болтали, и Майкл чувствовал, что мало-помалу поддается ее бесспорному очарованию.
Наконец, она спросила:
— Так ты хочешь увидеть моих детей, детей апартеида?
Внезапно Майкл понял, что именно так будет называться его статья, или, возможно, целая серия статей, которую он напишет после этой поездки.
— Дети апартеида, — повторил он. — Да, миссис Гама, я хотел бы увидеть твоих детей.
— Пожалуйста, называй меня Викки. Ведь мы близкие родственники, Майкл. Смею ли я надеяться, что наши мечты и надежды также близки?
— Да, Викки, полагаю, что у нас много общего.
Она повела его обратно на террасу, подозвала к себе детей и подростков и познакомила их с Майклом.
— Это наш друг. Можете быть с ним откровенными. Отвечайте на все его вопросы. Расскажите ему обо всем, что он захочет узнать.
Майкл снял пиджак, галстук и уселся под одним из зонтов. Мальчики сгрудились вокруг него. После заверений Викки Гамы и полученного от нее разрешения они моментально приняли его за своего и теперь пришли в полный восторг от того, что Майкл говорит на их языке. Майкл отлично знал, как их разговорить. Вскоре они уже перебивали друг друга, стремясь завладеть его вниманием. Он ничего не записывал, боясь их смутить. Важнее всего для него были их откровенность и непосредственность. А кроме того, ему и не нужно было ничего записывать. Он знал, что никогда не забудет ни их слов, ни самого звука их юных голосов.
Он услышал много разных историй; среди них были и смешные, и ужасные. Один из мальчиков был в Шарпевиле в тот роковой день. Он был тогда еще младенцем и висел на спине у матери. Та же полицейская пуля, что убила ее, раздробила ему ногу. Кость неправильно срослась, и теперь другие дети называли его «хромым Питом». Майкл слушал его рассказ, и на глаза ему наворачивались слезы.
