«Да, это мой сын», — подумал Рамон и повелительно поднял руку.
— Подойди ко мне.
Девочка резко отшатнулась от него. Она выпустила руку Николаса и со всех ног побежала прочь по пляжу, вновь громко призывая на помощь, на этот раз свою мать. Рамон даже не взглянул в ее сторону. Дети часто реагировали на него подобным образом.
Николас заметно собрался с духом и только после этого откликнулся на призыв отца:
— Здравствуй, отец.
Он торжественно протянул свою маленькую ладонь.
— Здравствуй, Николас. — Рамон пожал протянутую руку. Он сам приучил мальчика здороваться за руку, как взрослый мужчина, но этому обращению научила его Адра. «Отец». Конечно, ему не следовало разрешать подобные вольности, но в глубине души он был доволен, что исе же в конце концов позволил себя так называть. При этом слове он всегда испытывал какое-то легкое сентиментальное покалывание в области сердца, но такую роскошь вполне мог себе позволить. В сущности, он и так позволял себе очень немного.
— Садись. — Рамон указал на место с собой; Николас вскарабкался на стену и уселся, свесив свои тоненькие ножки.
Они немного помолчали. Рамон не выносил детской болтовни. Когда же он наконец спросил:
— Чем ты занимался все это время? — Николас, прежде чем ответить, всесторонне обдумал вопрос.
— Я каждый день ходил в детский сад.
— И чему тебя там учили?
— Мы делали упражнения и учили революционные песни. — Николас немного подумал. — И еще мы рисовали.
Они опять помолчали, затем Николас для поддержания разговора добавил:
— После обеда мы плавали и играли в футбол, а по вечерам я помогал Адре по дому. А потом мы вместе смотрели телевизор.
Ему всего три года, в который раз подумал Рамон. Если бы подобный вопрос задали его ровеснику с Запада, тот наверняка ответил бы: «Ничем» или «Всякой ерундой». А Николас говорил как взрослый, как настоящий маленький старик.
— Я привез тебе подарок, — сообщил ему Рамон.
— Спасибо, отец.
— Разве тебе не интересно, что это за подарок?
— Ты же мне его покажешь, — резонно заметил Николас. — И тогда я увижу, что это.
Это была пластмассовая модель автомата АК-47. Фактически это миниатюрная копия, воспроизводившая оригинал вплоть до мельчайших деталей, со съемным магазином, заряженным раскрашенными металлическими патрончиками. Рамон купил его в магазине игрушек во время своего последнего визита в Лондон.
Глаза Николаса засверкали; он вскинул автомат на плечо и прицелился в сторону пляжа. После мимолетного страха, вызванного появлением Рамона, ребенок впервые открыто проявил свои чувства: он был в восторге. Когда нажал на курок, игрушечный автомат застрекотал почти как настоящий.
— Очень красивый, — сказал Николас. — Спасибо, отец.
— Это подходящая игрушка для отважного сына революции.
— А я отважный сын революции?
— В свое время ты непременно им станешь.
— Товарищ полковник, ребенка пора купать, — робко вмешалась подошедшая к ним Адра.
Она взяла Николаса за руку и повела его через веранду внутрь дома. Рамону на какое-то мгновение захотелось последовать за ними, но он поборол в себе это искушение. Не к лицу ему принимать участие в подобных низменных буржуазных процедурах. Вместо этого он направился к маленькому столику в конце веранды, на котором Адра оставила для него кувшин с соком лайма
[10]
и бутылку рома «Гавана Клуб», несомненно, лучшего рома в мире.
Рамон сделал себе коктейль «модхито» и выбрал сигару из стоящего на столе ящичка.
Он курил только у себя дома, на Кубе, и при этом только первоклассные сигары «Мигель Фернандес Ройг»; Адра хорошо это знала. Как и «Гавана Клуб», эти сигары не имели себе равных в мире. Он взял высокий бокал с подслащенным напитком, сигару, уселся поудобнее и стал смотреть, как закат превращает воду бухты в расплавленное кровавое золото.
Из ванной до него доносились плеск воды, счастливый визг сына и тихие упреки Адры.
Рамон всю свою сознательную жизнь был воином и скитальцем на этой грешной земле. Он знал, что сейчас оказался как никогда близко от того, что люди называют своим домом; и этим был обязан в первую очередь сыну.
К обеду Адра подала жареных цыплят и испанское блюдо под названием «Мавры и христиане»: черную фасоль, перемешанную с белым рисом. Используя связи в ДГА, Рамон выбил для своей маленькой семьи карточку на дополнительное питание. Хотел, чтобы его сын рос сильным и ни в чем не нуждался.
— Скоро мы с тобой отправимся в путешествие, — сообщил он Николасу за обедом. — Через море. Ты доволен, Николас?
— А Адра с нами поедет?
Этот вопрос неожиданно задел Района. В тот момент он не понял, что его раздражение было вызвано обыкновенной ревностью. Коротко ответил:
— Да.
— Ну, тогда я доволен, — кивнул Николас. — И куда мы поедем?
— В Испанию, — заявил Рамон. — На землю твоих предков, туда, где ты родился.
После обеда Николасу было разрешено целый час смотреть телевизор. Когда глаза мальчика начали слипаться, Адра отвела его в спальню.
Вернувшись в маленькую, бедно обставленную гостиную, она спросила Рамона:
— Я нужна вам сегодня ночью?
Рамон кивнул. Ей было уже за сорок, но живот оставался по-прежнему плоским, а бедра были упругими и сильными. Она ни разу не рожала и в совершенстве владела каждым своим мускулом. Он часто просил ее исполнить один маленький трюк, который действовал на него возбуждающе. Держал за один конец графитовый карандаш, а она переламывала его пополам молниеносным сжатием своей вагинальной мышцы.
Это была любовница высшего класса, одна из наиболее раскованных и тонко чувствующих женщин, которых он когда-либо знал; к тому же смертельно боялась его, что только увеличивало их взаимное влечение.
* * *
На рассвете Рамон сплавал к выходу из бухты, а затем вернулся обратно во время отлива, преодолев две мили неспокойного моря; это оказалось весьма нелегким делом.
Когда он пришел с пляжа, Николас был уже готов к отправке в детский сад, а у задней двери коттеджа его дожидался армейский «джип» с шофером. Рамон был одет в простую коричневую форму десантника; на голове — мягкая пилотка. Это кубинская революционная форма, резко отличавшаяся от цветистых галунов, пурпурных кантов и орденских планок, которыми украшали себя русские. Николас гордо уселся рядом с ним на заднем сиденье «джипа»; они довезли его до детского сада, находившегося неподалеку, и высадили у главного входа. До Гаваны пришлось добираться более двух часов, ибо сезон уборки сахарного тростника был в полном разгаре. Небо над холмами затянуто дымом от бесчисленных костров, а дорогу запрудили огромные неповоротливые грузовики, доверху набитые срезанным тростником, развозимым по ближайшим мельницам.
