Некоторое время Хэл сидел рядом с Большим Дэниелом, свесив ноги в орудийный окоп.
— Не волнуйтесь, мистер Генри. — Даже Дэниел совершенно естественно перешел на новую и гораздо более уважительную форму обращения. — Мы с этого рыжебородого ублюдка глаз не спустим. Можете идти ужинать.
— Когда ты в последний раз спал, Дэниел? — спросил Хэл.
— Обо мне не беспокойтесь. Вахта скоро сменится. Я передам ее Тимоти.
У своей хижины Хэл застал Аболи; тот сидел у костра неслышно, как тень, и ждал его с миской жареной утки, кусками хлеба и кружкой слабого пива.
— Я не хочу есть, Аболи, — сказал Хэл.
— Ешь. — Аболи сунул ему в руки миску. — Тебе понадобятся силы для ночной работы.
Хэл взял миску и попытался понять выражение лица Аболи и по нему истолковать подлинный смысл его слов. Отсветы пламени прыгали по черным, загадочным, как у языческого идола, чертам, проявляя татуировку на щеках, но глаза оставались непроницаемыми.
Хэл кортиком разрезал тушку утки и предложил половину Аболи.
— А какая у меня работа ночью? — небрежно спросил он.
Аболи пожал плечами, оторвал кусок мяса и принялся жевать.
— Ты должен быть осторожен. Смотри не поцарапайся о колючую изгородь, где ты пролезаешь каждую ночь.
Челюсти Хэла застыли, он перестал ощущать вкус утки.
Должно быть, Аболи обнаружил за хижиной Катинки тайный лаз, который оставил для себя Хэл.
— Давно ты знаешь? — спросил он с набитым ртом.
— Разве я мог не знать? — ответил вопросом Аболи. — Когда ты смотришь в том направлении, у тебя глаза как полная луна, и я слышал ночью с кормы твои крики, как рев раненого буйвола.
Хэл был ошеломлен. Ведь он так старался быть осторожным и предусмотрительным.
— Как ты думаешь, отец знает? — со страхом спросил он.
— Ты все еще жив, — ответил Аболи. — Если бы знал, ты бы не был жив.
— Ты никому не скажешь? — прошептал Хэл. — Особенно ему?
— Особенно ему, — согласился Аболи. — Но смотри не выкопай себе могилу той лопатой, что у тебя меж ног.
— Я люблю ее, Аболи, — прошептал Хэл. — Не могу спать из-за мыслей о ней.
— Я слышал, как ты не спишь. Мне показалось, что ты разбудишь весь экипаж своей бессонницей.
— Не смейся надо мной, Аболи. Я умру без нее.
— Тогда мне придется спасти твою жизнь и отвести тебя к ней.
— Ты пойдешь со мной?
Это предложение ошеломило Хэла.
— Подожду у дыры в ограде. Буду караулить. Тебе может понадобиться помощь, если муж найдет тебя на том месте, где хотел бы быть сам.
— Жирное животное! — яростно сказал Хэл, ненавидя этого человека всем сердцем.
— Может, и жирное. Хитрое — почти наверняка. Могущественное — несомненно. Не надо его недооценивать, Гандвейн. — Аболи встал. — Пойду первым, чтобы убедиться, что путь свободен.
Вдвоем они неслышно зашагали в темноте и остановились у изгороди за хижинами.
— Не надо ждать меня, Аболи, — прошептал Хэл. — Возможно, пройдет немало времени.
— Будь иначе, ты разочаровал бы меня, — ответил Аболи на своем родном языке. — Запомни мой совет, Гандвейн, ибо он пригодится тебе во все дни твоей жизни. Страсть мужчины подобна огню в высокой сухой траве: она горяча и яростна, но быстро проходит. А женщина подобна котлу колдуна: котел должен долго стоять на огне, прежде чем можно будет произнести заклинание. Будь быстр во всех делах, только не в любви.
Хэл вздохнул в темноте.
— Почему женщины так отличаются от нас, Аболи?
— Поблагодари за это своих богов и моих тоже. — Зубы Аболи блеснули в улыбке. Он подтолкнул Хэла к отверстию. — Если позовешь, я буду здесь.
В ее хижине еще горела лампа. Сквозь щели пробивался желтый свет. Хэл прислушался у стены, но никаких голосов не услышал. Он подобрался к полуоткрытой двери. Заглянул, увидел большую, на четырех столбиках, кровать, которую его люди перетащили из каюты Катинки на «Решительном». Полог был задернут, чтобы защититься от насекомых, и Хэл не мог быть уверен, что за ними всего один человек.
Он беззвучно вошел и подступил к кровати, а когда прикоснулся к занавеске, в ее разрезе показалась маленькая белая рука и схватила его.
— Молчи, — прошептала Катинка. — Ни слова.
Ее пальцы ловко пробежали по его рубашке, расстегивая и стягивая ее, потом ее ногти впились ему в грудь.
Одновременно она прижалась губами к его рту. Раньше она никогда не целовала Хэла, и его поразили теплота и мягкость ее губ. Он хотел взять ее груди, но она перехватила его запястья и прижала к бокам, а тем временем ее язык проник к нему в рот и изогнулся там, как живой угорь, дразня его и неслыханно возбуждая.
Затем, по-прежнему не отпуская его рук, она уложила Хэла на спину. Быстрые пальцы расстегнули его молескиновые брюки, потом в облаке шелков и кружев она оседлала его и прижала к скользкому шелку простыни. Не прибегая к помощи рук, она поерзала, нашла то, что искала, и впустила в свое тайное тепло.
Много позже Хэл погрузился в глубокий сон, подобный смерти.
Его разбудила настойчивая рука на его обнаженной руке, и он тревожно вздрогнул.
— Что… — начал он, но рука зажала ему рот и заглушила следующие слова.
— Гандвейн! Не шуми. Возьми одежду и иди за мной. Быстрее!
Хэл скатился с кровати, стараясь не разбудить женщину, и нашел брюки там, куда она их бросила.
Оба молчали, пока не пробрались через отверстие в изгороди. Тут они остановились, и Хэл, посмотрев на небо, по положению Южного Креста над горизонтом определил, что до рассвета еще час. Пора, когда у человека меньше всего сил. Хэл оглянулся на темную фигуру Аболи.
— Что случилось, Аболи? — спросил он. — Зачем ты позвал меня?
— Слушай!
Аболи положил руку ему на плечо, и Хэл прислушался.
И услышал — слабый и далекий, заглушенный деревьями несдержанный смех.
— Где?…
Хэл удивился.
— На берегу.
— Господни раны! — выпалил Хэл. — Что это за дьявольщина?
Он побежал (и Аболи рядом с ним) к лагуне, спотыкаясь в темноте о неровности лесной почвы; низкие ветви царапали им лица.
Добежав до первых хижин лагеря, они услышали впереди смех и пьяное пение.
— Орудийные окопы! — сказал Хэл и в это мгновение увидел на фоне зарева человеческую фигуру.
Его окликнул голос отца:
— Кто здесь?
— Это Хэл, отец.
— Что случилось?
