Я позвонил. Болезненного вида дворецкий в поношенном
старомодном сюртуке открыл дверь.
– Мистер Истербрук? – спросил он. – Миссис Такертон вас
ждет.
Он провел меня в вычурно обставленную гостиную. Комната,
прекрасных пропорций и просторная, производила тем не менее неприятное
впечатление. Все в ней было дорогое, но безвкусное. Одна-две хорошие картины
терялись среди множества скверных. Мебель обита желтой парчой. Такие же
портьеры. От моих наблюдений меня отвлекла сама миссис Такертон, и я с трудом
поднялся из глубин дивана желто-золотой парчи.
Не знаю, чего я ожидал, но вид хозяйки дома совершенно меня
обескуражил. Ничего в ней не было устрашающего – обычная средних лет женщина.
Не блещет красотой, подумал я, и весьма непривлекательна. Губы под щедрым слоем
помады тонкие и злые. Слегка скошенный подбородок. Голубые глаза, которые,
казалось, определяют цену всему, что видят. Наверняка дает жалкие чаевые
носильщикам и в гардеробе. Женщин ее типа можно встретить часто, только они не
так дорого одеты и не так искусно подкрашены.
– Мистер Истербрук? – Она явно была в восторге от моего
визита. – Счастлива познакомиться с вами. Подумать только: вас заинтересовал
мой дом! Его строил Джон Нэш, муж мне говорил, но вот уж не думала, что такой
человек проявит к нему интерес!
– Видите ли, миссис Такертон, это не совсем обычный для Нэша
стиль, и потому... э...
Она меня сама выручила:
– К сожалению, я ничего не понимаю ни в архитектуре, ни в
археологии и вообще в таких вопросах. Но простите мне мое невежество.
Я великодушно простил. Оно меня устраивало.
– Конечно, все это ужасно интересно, – заверила миссис
Такертон.
Я отвечал, что мы, специалисты, наоборот, ужасно скучны,
когда рассуждаем о своем предмете. Миссис Такертон возразила, что этого не
может быть, и предложила сперва выпить чаю, а потом уж осматривать дом или,
если я хочу, сперва осмотреть дом, а потом выпить чаю.
Я не рассчитывал на чай – договорился о встрече в половине
четвертого – и попросил ее сначала показать дом.
Она повела меня по комнатам, треща без умолку и тем самым
избавив меня от необходимости высказывать суждения об архитектуре.
Хорошо, сказала она, что я приехал. Дом скоро будет продан.
Уже, кажется, есть покупатель, хотя дом появился в списке у агентов по продаже
недвижимости всего неделю назад.
– Он стал слишком велик для меня одной после смерти мужа. А
мне не хотелось бы водить вас по пустым комнатам. Увидеть дом таким, как он
есть, можно, только если в нем живут, не правда ли, мистер Истербрук?
Я бы предпочел увидеть творение Нэша без мебели и нынешних
обитателей, но об этом, естественно, умолчал и спросил ее, собирается ли она
жить где-нибудь поблизости.
– По правде говоря, нет. Сначала я хочу поездить по свету.
Пожить где-нибудь под ярким солнышком. Ненавижу наш гадкий климат. Хочу
провести зиму в Египте. Я там была два года назад. Дивная страна, но вы-то,
наверное, лучше моего ее знаете.
Я ничего не знаю о Египте и так и сказал.
– Скромничаете, должно быть, – отозвалась она весело. – Вот
столовая. Октогональная
[30]
, правильно я говорю? Нет прямых углов.
Я сказал, что правильно, и похвалил пропорции.
Вскоре, закончив осмотр, мы вернулись в гостиную, и миссис
Такертон велела подать чай. Появился тот же самый болезненный слуга в жалком
облачении, принес огромный серебряный чайник Викторианской эпохи, который не
мешало бы как следует почистить.
Когда слуга вышел, миссис Такертон вздохнула.
– С прислугой сейчас просто невозможно управиться, – сказала
она. – Когда муж умер, то женатая пара – они были у нас в услужении –
отказалась от места. Будто бы решили уйти на покой, так они объяснили. А потом
я узнала: они, оказывается, нанялись в другую семью. Польстились на больший
заработок. Я бы столько платить не стала, это, на мой взгляд, просто глупо.
Ведь содержание и питание прислуги обходится в огромные деньги, не говоря уж о
том, чего стоит стирка их постельного белья и одежды.
Да, подумал я, она скупа. Алчность была и в ее взгляде, и в
поджатых губах.
Вызвать миссис Такертон на разговор особого труда не
представляло. Она любила поговорить. В особенности о себе. Я внимательно
слушал, вставлял где надо восклицания и вопросы и скоро уже кое-что знал об
этой даме. Она не подозревала, как много можно было понять о ней из ее
болтовни.
Она вышла замуж за Томаса Такертона, вдовца, пять лет назад.
Была «много-много моложе его». Познакомилась с ним на курорте. Мельком, сама
того не заметив, упомянула, что служила там в большом отеле. Падчерица
обучалась в закрытой школе неподалеку. Много волнений муж пережил из-за дочери,
особенно его заботило, чем Томазина займется после школы.
– Бедный Томас, он был так одинок... Его первая жена умерла
за несколько лет до того, и он очень по ней тосковал.
Миссис Такертон продолжала набрасывать свой портрет.
Благородная, добросердечная женщина пожалела одинокого стареющего человека. Он
слаб здоровьем, она – сама преданность.
– В последние месяцы его болезни я даже не могла видеться ни
с кем из своих друзей.
А что, если некоторых ее приятелей Томас Такертон просто
недолюбливал, подумал я. Это может объяснить условия завещания.
Джинджер успела разузнать о завещании Такертона. Кое-что
оставлено старым слугам, крестникам, содержание жене достаточное, но не слишком
щедрое. А весь капитал, исчисляемый шестизначной цифрой, он завещал дочери,
Томазине Энн. Деньги должны были перейти в ее полное владение, когда ей
исполнится двадцать один год или раньше, если она выйдет замуж. Если она умрет,
не достигнув двадцати одного года и не будучи замужем, наследство переходит к
ее мачехе. Других родственников у Такертона, кажется, не было.
Награда немаленькая. А миссис Такертон любит деньги... Это
видно по всему. Своих у нее никогда не было, пока не вышла замуж за пожилого
вдовца. И тут, видно, богатство бросилось ей в голову. Мешал больной муж, и она
мечтала о том времени, когда будет свободной, все еще молодой и владелицей
сокровищ, какие ей и не снились.
Завещание, видимо, нарушило лелеемые этой особой планы. Она
мечтала не о скромном достатке, а о роскоши, о дорогостоящих путешествиях,
круизах на лучших лайнерах, туалетах, драгоценностях – быть может, просто
жаждала огромных денег в банке, где проценты, нарастая, с каждым годом
увеличивают состояние.
