Но Старик хриплым голосом прервал протесты Джонни.
— Он старался бежать наравне с тобой — и не мог. Он сдался, стал слабым, порочным. О, я знаю, каков он, — ты его сделал таким.
— Пожалуйста, послушайте. Я не…
Но Старик безжалостно продолжал:
— Трейси тоже, ты разрушил и ее жизнь. Ты поработил ее, в своем грехе…
— Той ночью! — закричал Джонни. — Вы никогда не давали мне возможности объяснить. Мы никогда…
Голос Старика прозвучал как удар хлыста.
— Молчи! — И Джонни не мог не повиноваться, привычка слишком глубоко въелась в него. Старик дрожал, глаза его страстно сверкали. — Обоих моих детей! От тебя чума на меня и на всю мою семью. Мой сын — слабовольный развратник, он пытается спрятаться среди развлечений и удовольствий. Я даю ему возможность уничтожить тебя, и когда он это сделает, может, он станет мужчиной.
Голос Старика теперь звучал напряженно и болезненно. Старик с усилием глотнул, у него перехватило горло, но глаза его не смягчились.
— Дочь моя тоже, ее преследует похоть. Ты разбудил эту похоть, и она пытается уйти от своей страсти, от своей вины. Твое уничтожение освободит ее.
— Вы ошибаетесь, — крикнул Джонни, отчасти протестующе, отчасти с мольбой. — Позвольте мне объяснить…
— Вот как все будет. Я сделал тебя уязвимым, привязал тебя к гибнущей, парализованной и терпящей крах компании. На этот раз мы от тебя избавимся. — Он тяжело и быстро дышал, как бегущая собака. Дыхание у него прерывалось, было видно, что ему больно. — Бенедикт уничтожит тебя, а Трейси будет свидетелем этого. Она не сможет помочь тебе, ее наследство я тщательно обезопасил, у нее нет контроля над капиталом. Твоя единственная надежда — «Кингфишер». «Кингфишер» превратится в вампира и выпьет всю твою кровь! Ты спрашивал, почему я систематически переводил деньги «Ван дер Бил Дайамондз» в другие мои компании? Теперь ты знаешь ответ.
Губы Джонни шевельнулись. Он побледнел. Голос его прозвучал негромко, он почти шептал.
— Я могу отказаться подписать гарантию.
Старик мрачно улыбнулся, в его улыбке не было ни тепла, ни веселья.
— Подпишешь, — хрипло сказал он. — Гордость и тщеславие не позволят тебе отказаться. Видишь ли, я тебя знаю. Я изучал тебя все эти годы. Но даже если ты откажешься, все равно я тебя уничтожу. Твоя доля перейдет к Бенедикту. Тебя выбросят. Выбросят. Мы наконец-то с тобой покончим, — голос его упал. — Но ты подпишешь. Я знаю.
Невольно Джонни умоляюще протянул к Старику руки.
— И все это время… Когда я оставался с вами, когда я… — голос его стал хриплым и сухим. — Неужели вы никогда ко мне ничего не чувствовали, ничего вообще?
Старик сел в свое кресло. Казалось, самообладание вернулось к нему, он улыбнулся. Теперь он заговорил негромко, кричать больше не было необходимости.
— Убирайся из моего гнезда, кукушонок. Убирайся и лети! — сказал он.
Выражение лица Джонни медленно изменилось, скулы затвердели, челюсть агрессивно выпятилась вперед. Он расправил плечи. Сунул руки в карманы, сжав их в кулаки.
Кивнул в знак того, что понял.
— Понимаю. — Снова кивнул и вдруг улыбнулся. Улыбка была неубедительной, рот у него дергался, в глазах застыло выражение преступника, убегающего от преследователей.
— Хорошо, злобный старый ублюдок. Я вам покажу.
Повернулся и, не оглядываясь, вышел.
Лицо Старика приобрело выражение глубокого удовлетворения. Он захихикал, но тут у него перехватило дыхание. Он закашлялся, и боль в горле заставила его ухватиться за край стола.
Он чувствовал, как краб смерти движется в его плоти, все глуже погружая свои клешни в горло и легкие, — и он боялся.
В боли и страхе он закричал, но во всем доме его никто не услышал.
* * *
«Кингфишер» был спущен на воду в августе и направился в Северное море. Согласно недвусмысленному приказу Старика Бенедикт находился на борту. Было бы чудом, если бы корабль с такими сложными механизмами и такой новаторский по конструкции сразу стал бы функционировать нормально. Август в этом году не стал месяцем чудес. В конце рейса Джонни получил список двадцати трех необходимых усовершенствований.
— Сколько? — спросил он представителя кораблестроительной фирмы.
— Месяц. — В ответе звучало сомнение.
— Вы хотите сказать два, — заметил Бенедикт и громко рассмеялся. Джонни задумчиво посмотрел на него; он догадывался, что Старик поговорил с ним.
— Вот что я тебе скажу, Джонни. — Бенедикт все еще смеялся. — Я рад, что эта корова — не мое представление о рае.
Джонни застыл. Бенедикт, как попугай, повторил слова Старика. Другого подтверждения ему не требовалось.
Джонни улетел в Кейптаун и там застал своих кредиторов на грани бунта. Они хотели добиться распродажи, чтобы возместить свои убытки.
Джонни провел два драгоценных дня на винной ферме Ларсена в Стелленбоше, чтобы успокоить его страхи. Когда Фифи Ларсен, которая была на двадцать лет моложе мужа, стиснула под обеденным столом его бедро, он понял, что все будет в порядке — на два ближайших месяца.
В следующую лихорадочную, полную изнурительных трудов неделю Джонни едва сумел выбрать время, чтобы повидаться с Трейси.
Она уже месяц как вышла из больницы и жила с друзьями на маленькой ферме вблизи Сомерсет Вест.
Когда Джонни вышел из «мерседеса», а Трейси спустилась к нему с веранды, он испытал первое за долгое время истинное удовольствие.
— Боже, — сказал он, — ты прекрасно выглядишь.
Она была одета в летнее платье, на ногах открытые сандалии. Друзья ее уехали на день, поэтому они вдвоем бродили по саду. Он откровенно разглядывал ее и заметил, что руки ее пополнели, к щекам вернулся румянец. Волосы ее блестели на солнце, но под глазами еще виднелись темные круги, и улыбнулась она только раз, когда сорвала веточку цветущего персика. Казалось, она его боится, а в себе не уверена.
Наконец он посмотрел ей в лицо и положил руки ей на плечи.
— Ну, ладно. В чем дело?
Она разразилась потоком слов.
— Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты меня отыскал. Хочу объяснить, почему я стала… такой. Не хочу, чтобы ты поверил в то, что могут обо мне рассказывать.
— Трейси, тебе ничего не нужно объяснять.
— Я хочу. Должна. — И она начала рассказывать, не глядя ему в лицо, теребя ветку, обрывая цветки персика.
— Видишь ли, я не понимала, считала, что все мужчины такие. Не желающие, не делающие этого… — Она замолчала, потом начала снова. — Понимаешь, он добрый. И каждый вечер было множество друзей, приемы. Потом он захотел, чтобы мы отправились в Лондон — ради его карьеры. Здесь ему не хватало размаха. И даже тогда я ничего не знала. Да, я видела, что у него много друзей, и среди них есть какие-то близкие ему, но… И вот я зашла к нему в студию и застала их, Кенни и парня, они смеялись, они обнимались, перевились, как змеи. «Но ты должна была знать», — сказал он. Что-то щелкнуло у меня в голове, я чувствовала себя грязной, порочной, я хотела умереть. Мне не к кому было обратиться, да я и не хотела никого видеть… просто хотела умереть. — Она замолчала и ждала, чтобы он заговорил.
