— Ты по-прежнему хочешь умереть? — мягко спросил он.
Она удивленно взглянула на него и покачала сияющей гривой.
— Я тоже не хочу, чтобы ты умерла. — И вдруг они оба рассмеялись. После этого все стало хорошо, они разговаривали дотемна как друзья.
— Мне нужно идти, — сказал Джонни.
— Твоя жена? — спросила она, и смех ее замер.
— Да. Моя жена.
Было уже темно, когда Джонни вошел в двери своего нового, построенного террасами ранчо в Бишопскорте — здесь он жил, но это не был его дом. Звонил телефон. Он поднял трубку.
— Джонни?
— Привет, Майкл. — Он узнал голос.
— Джонни, немедленно отправляйся в старый дом. — Голос Майкла Шапиро звучал напряженно.
— Что-то со Стариком? — беспокойно спросил Джонни.
— Разговаривать некогда, приезжай немедленно!
* * *
Занавеси были задернуты, в каменном очаге ревел огонь. Но Старику было холодно. Холод сидел глубоко внутри, туда не могло проникнуть тепло очага. Дрожащими руками Старик брал из ящика листы бумаги, просматривал и бросал в огонь. Они взрывались оранжевым пламенем, затем сворачивались и превращались в пепел. Наконец ящик опустел, осталась только пачка разноцветных конвертов, перевязанная лентой. Старик развязал узел, взял первый конверт и достал из него листок бумаги.
Дорогой сэр, надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие…
Он бросил конверт и листок в огонь и взял другой. По одному он перечитывал их и сжигал.
…что меня отобрали для игры в числе первых пятнадцати…
Иногда он улыбался, один раз рассмеялся.
…я первый по всем предметам, кроме истории и религии. Надеюсь в будущем на лучшие…
Последний конверт он долго держал в своей перевитой голубыми венами руке. Потом нетерпеливым движением бросил и его в огонь и потянулся к каминной доске, чтобы встать. Встав, посмотрел в зеркало в позолоченной раме.
Он смотрел на свое отражение, слегка удивленный происшедшими за последние несколько недель изменениями. В глазах погас огонь жизни, они стали грязновато-бледно-сине-карими — цвета разложения. Они выпирали из глазниц, и в них была стеклянистость, характерная для рака в последней стадии.
Он знал, что слабость в конечностях, внутренний холод — не результат действия обезболивающих наркотиков. И шаркающая медлительная походка, которой он пересек толстый ковер, направляясь к письменному столу, тоже не из-за них.
Он посмотрел на продолговатый кожаный футляр с отделанными медью углами и закашлялся, кашель разрывал ему горло. Он ухватился за край стола, чтобы не потерять равновесия, ожидая, пока пройдет боль, потом щелкнул замком и открыл футляр.
Руки его не дрожали, когда он взял в них ствол и рукоять двенадцатизарядного дробовика и соединил их.
Он умер, как и жил, — в одиночестве.
* * *
— Боже, как я ненавижу черный цвет. — Руби Ленс стояла в центре своей спальни, глядя на платье, лежавшее на двуспальной кровати. — Я в нем ужасно выгляжу.
Она покачала головой, отчего ее волосы цвета шампанского растрепались. Повернулась и лениво двинулась по комнате к зеркалу. Улыбнулась своему отражению и через плечо спросила:
— Ты говоришь, Бенедикт Ван дер Бил прилетел из Англии?
— Да, — Джонни кивнул. Он сидел в кресле у входа в гардеробную, массируя пальцами глаза.
Руби встала на цыпочки, втянула живот и выпятила свои маленькие твердые груди.
— Кто еще там будет? — спросила она, обхватив груди руками и выставив между пальцами соски, критически осматривая их. Джонни отвел руки от глаз.
— Ты меня слышал? — В голосе Руби звучали повелительные нотки. — Я ведь не с собой разговариваю.
Она отвернулась от зеркала и посмотрела на Джонни. Высокая и стройная, золотая, как леопард, даже в глазах желтая напряженность, как во взгляде леопарда. Казалось, что в любое мгновение она может зарычать.
— Это похороны, — спокойно ответил он. — Не прием с коктейлями.
— Ну, ты не можешь ожидать, что я буду умирать от горя. Я его терпеть не могла. — Она подошла к кровати, выбрала трусики и потерла гладкий материал о щеку. Потом двумя изящными движениями надела их.
— По крайней мере под трауром можно надеть что-нибудь красивое. — Она защелкнула пряжку на загорелом живот, и почти бесцветные светлые завитки волос прижались под тканью.
Джонни медленно встал и прошел в свою гардеробную. Она презрительно бросила ему вслед:
— Ради Бога, Джонни Ленс, перстань ходить всюду с вытянутым лицом, будто наступил конец мира. Никто ничего не должен этому старому дьяволу — он задолго до срока собрал со всех долги.
* * *
Они приехали на несколько минут раньше и стояли под сводами у входа в церковь.
Когда жемчужно-серый «роллс» въехал в ворота и брат с сестрой вышли из него и пошли по мощеной дорожке, Руби не могла сдежать своего интереса.
— Это Бенедикт Ван дер Бил?
Джонни кивнул.
— Он прекрасно выглядит.
Но Джонни смотрел на Трейси. Перемена в ее наружности после их последней встречи была поразительной. Она снова шла как девочка из пустыни, прямо и гордо. Подошла к Джонни, остановилась прямо перед ним. Сняла темные очки, и он увидел, что она плакала: глаза у нее слегка припухли. Косметики на ней не было, и с темным шарфом вокруг лица она походила на монахиню. От горя лицо ее повзрослело.
— Никогда не думала, что этот день придет, — негромко сказала она.
— Да, — согласился Джонни. — Он как будто должен был жить вечно.
Трейси сделала шаг к нему, протянула руку, но пальцы ее остановилсиь в дюйме от его рукава. Джонни понял жест, она делилась с ним горем, пониманием общей потери и невысказанным предложением утешения.
— Мне кажется, мы с вами не встречались. — В голосе Руби смешались сахар и мышьяк. — Это ведь мисс Ван дер Бил?
Трейси повернула к ней голову, и лицо ее стало бесстрастным и равнодушным. Она надела темные очки, спрятав глаза.
— Здравствуйте, миссис Ленс, — сказала она.
* * *
В церкви Майк Шапиро стоял рядом с Джонни. Не шевеля губами, он сказал, так, чтобы слышать мог только Джонни:
— Бенедикт знает условия завещания. От него можно ожидать немедленных действий.
— Спасибо, Майк.
Джонни не отрывал взгляда от массивного черного гроба. Свет свечей отражался в серебряных рукоятках.
И все же его не интересовал предстоящий конфликт. Интерес придет позже. А сейчас он слишком глубоко ощущал уход целой эры, его жизнь достигла поворотного пункта. Он знал, что она изменится, уже изменилась.
