У выхода ждали два длинных сияющих черных лимузина, и группа расселась в них, но перед этим Лорен сложился вдвое, чтобы гордо сказать мне:
– Взял черного марлина на Сейшелах. Девятьсот фунтов, Бен. Редкостный красавец.
– Настоящий тигр, – поздравил я его.
– Готовь «Глен Грант», приятель. Я скоро.
Опередив одного из УМЛ, я сел на откидное сиденье напротив Хилари и с радостью заметил, как прекрасно она выглядит. Яркий солнечный блеск счастья невозможно подделать при помощи косметики.
– Мы десять дней провели на островах, Бен. – Она смягчилась и погрузилась в воспоминания. – Наша годовщина. Смотри! – И она протянула левую руку с тяжелым кольцом – красное золото, большой бриллиант. Я привык к стилю Лорена, но тут даже я захлопал глазами. Бриллиант был бело-голубой, исключительно красивый и весил не меньше двадцати пяти карат.
– Он прекрасен, Хилари. – Я почему-то подумал: «Чем глубже вина, тем дороже подарок».
В «Дорчестере» Хилари ахнула и прикрыла рот, удивленная невероятной роскошью помещений.
– Неправда, Бен, – рассмеялась она. – Так не бывает!
– Не смейся, – предупредил я. – Это должно стоить Лорену не менее ста фунтов в день.
– Подумаешь! – Она упала в огромное кресло. – Налей чего-нибудь выпить, Бен. Мне это необходимо.
Наливая, я без всякой надобности спросил:
– Значит, твои проблемы оказались временными, Хил?
– Я и забыла, что они у меня были. Он лучше, чем раньше.
Когда появился Лорен, я понял, что она имела в виду. Лорен был в прекрасном настроении, он смеялся и кипел энергией, стройный, крепкий и загорелый. Отпустив двоих последних УМЛ, пока я наливал «Глен Грант», он бросил пиджак и галстук на кресло, закатал рукава, обнажив мощные бугры мышц, и принялся за напиток.
– Ну, Бен, а теперь показывай.
И мы углубились в осмотр и обсуждение свитков и их перевода.
Лорен ухватился за первые же строки.
– «Иди в мой склад и принеси пять сотен пальцев лучшего золота»… – Он повторил строку, потом взглянул на меня. – Истина из уст корифея. «Мой склад!» Сокровищница! Старый тупица Гамильтон неверно перевел. Должно быть «сокровищница».
– Ты вдруг хорошо овладел пуническим, – поддразнил я.
– Ну, Бен, кто же посылает за золотом на склад? – Он отхлебнул «Глен Грант». – Если твои теории верны…
– Не нужно «если», Ло. Ты ведь не Уилфрид Снелл.
– Хорошо, допустим, город внезапно постигла насильственная гибель. Огонь и мертвецы; архивы, которые они, видимо, высоко ценили, нетронуты; есть много шансов, что сокровищницу тоже не тронули. Нам нужно найти ее.
– Прекрасно! – саркастически улыбнулся я. – Вот это открытие! Я уже шесть месяцев ищу ее.
– Она там, Бен. – Он не ответил на улыбку.
– Где, Ло? Где?
– Близко. Где-то внутри главной стены, вероятно, в окрестностях пещеры.
– Дьявол, Ло! Я там каждый дюйм осматривал раз пятьдесят. – Я говорил с легким, но растущим раздражением.
– А когда осмотришь в сотый раз, поймешь, как слеп ты был.
– Черт возьми, Ло! – начал я. – Не думаю…
– Выпей, партнер, не то взорвешься.
Я последовал его совету, а Лорен продолжал:
– Я не умаляю твоих заслуг, Бен. Но позволь напомнить, что в тысяча девятьсот девятом году Теодор Дэвис закончил свою книгу словами: «Боюсь, что в Долине Царей больше нечего открывать».
– Я знаю, Ло, но…
Не обращая на это внимания, Лорен сказал:
– А тридцать лет спустя Говард Картер открыл гробницу Тутанхамона, величайшее из сокровищ долины.
– Никто не собирается отказываться от поисков, Ло. Буду искать, пока ты платишь.
– Спорим, моя чековая книжка более настойчива, чем ты.
– Смотри, проиграешь, – предупредил я его, и мы рассмеялись.
В середине дня мы расстались. Толпа УМЛ унесла Лорена по вестибюлю к парадному входу, где его ждал черный «роллс», а я выбрался через боковой выход к такси, чтобы ехать на Парк-лейн.
Элдридж Гамильтон, приехавший из Оксфорда на ярко-красном «мини», ждал меня на тротуаре у входа в Королевское географическое общество. Он, как всегда, был в твиде, с кожаными заплатами на локтях, но его тоже охватила лихорадка ожидания.
– Сид нету ждать, Бен. – Он злорадно улыбнулся. – Они уже в отеле?
– Нет, но Снелл должен появиться сегодня вечером.
Элдридж слегка подпрыгнул от возбуждения и сказал:
– Как слонопотам, идущий в ловушку.
«Жестоко, но точно», – подумал я, и мы прошли через двойные дубовые двери в обшитый панелями зал – высокий храм нашей профессии. В этом здании есть какое-то сдержанное достоинство, которое я нахожу внушающим уверенность и спокойствие в безумном и непостоянном современном мире.
Бок о бок мы прошли по большой лестнице мимо портретов великих ученых и досок с именами награжденных почетной медалью Общества.
– Вам стоит подумать, кому заказать свой, – Элдридж указал на портреты. – Говорят, этот иностранец Джонни… как же его, Анниони? – не так плох.
– Не порите чепуху! – выпалил я, и он загоготал – это был громовой заливистый хохот, который, точно сигнал горниста, разнесся по всему залу. Меня раздосадовало то, что Элдридж коснулся одной из моих самых тайных и личных фантазий. Я человек скромный и не тщеславный, но когда в первый раз очутился здесь и посмотрел на портреты, тут же представил собственное смуглое лицо, глядящее со стены почета. Я даже выбрал позу – сидячую, чтобы избежать изображения увечного тела, с головой в полупрофиль. У меня хороший профиль, особенно справа. Убеленные сединой виски, на лацкане небольшая яркая ленточка какого-нибудь иностранного ордена, может быть, Почетного легиона. Выражение задумчивое, лоб нахмурен…
– Пошли, – сказал Элдридж, и мы направились туда, где нас ждали президент и члены Совета – с хересом и печеньем, а вовсе не с виски. Тем не менее, я понимал, что эти джентльмены в состоянии воплотить в жизнь мои мечты. Я решил по возможности быть любезным и обаятельным и как будто бы сумел произвести нужное впечатление.
Мы обсуждали открытие симпозиума, назначенное на следующий день, на два тридцать.
– Его светлость произнесет речь, – объяснил один из членов Совета. – Мы просили его уложиться в сорок пять минут и по возможности не касаться выращивания орхидей и стипль-чеза.
Затем я прочту свой доклад. Он будет считаться продолжением того, что я читал шесть лет назад, «Средиземноморское влияние на Центральную и Южную Африку в дохристианскую эру», – доклада, который дал Уилфриду Снеллу и его своре возможность позабавиться. Мне отводили четыре часа.
