– Мое кольцо!
Тут мы впервые заметили, что у нее на руке нет кольца с большим бриллиантом. Я в ужасе смотрел на ее пальцы: пропало состояние, о котором я и мечтать не мог. Бриллиант стоил не менее тридцати тысяч фунтов.
– Когда ты его в последний раз видела? – спросил я, и после секундной задумчивости на ее лице появилось облегчение.
– Теперь вспомнила. В отеле. Я красила ногти. И положила его в алебастровую сигаретницу возле стула.
– Какая комната? Какой стул?
– Гостиная, кресло, обитое декоративной тканью, рядом с телевизором.
– Элдридж, отвезите, пожалуйста, миссис Стервесант в ресторан. А я на другом такси съезжу в отель, пока кто-нибудь из уборщиц не обнаружил камень. У тебя есть с собой ключ, Хил?
Она порылась в сумочке и достала ключ.
– Бен, какой ты милый. Прости меня. – И она протянула мне ключ.
– Моя специальность – утешать огорченных дам. – Я вышел из машины. Они уехали, а я пять минут махал, как сумасшедший сигнальщик, всем проезжавшим такси. Никогда не могу понять, горят ли у них на крыше желтые огоньки, поэтому я махал всем.
Ключом Хилари я открыл дверь номера, торопливо прошел мимо спален по длинному коридору и с облегчением обнаружил кольцо в алебастровой коробочке среди сигарет и, держа его в руке, подошел к окну, чтобы полюбоваться камнем. Такая прекрасная вещь, что все внутри переворачивается. Я почувствовал легкую зависть: у меня никогда не будет такой красоты. Отогнав это чувство, я быстро завязал кольцо в уголок носового платка и пошел по коридору.
Проходя мимо двери спальни, я заметил, что она чуть приоткрыта, и протянул руку, чтобы закрыть.
Из комнаты послышался женский голос, хриплый от эмоций, голос, прерывистый от бурного дыхания, дрожащий.
– Да! Ради бога, да! Еще!
Ему вторил мужской голос, тоже хриплый; голос, разрываемый страстью, как крик раненого животного.
– Дорогая! Дорогая моя!
Голоса смешались, полетели на волне могучей любовной страсти. К ним примешивался другой звук, ритмичный, настойчивый, бьющийся, как пульс мира, древний, как сам человек, неизменный, как движение звезд. Я застыл, по-прежнему протягивая руку к дверной ручке. Ритм любви стих и сменился неровным дыханием и тихими утомленными вздохами душевного опустошения.
Я повернулся и пошел, как во сне. Молча вышел из номера, молча закрыл за собой входную дверь.
Молча просидел весь ленч. Не помню, что мы ели, не помню, о чем говорили: голоса, долетавшие из-за двери спальни, принадлежали Салли Бенейтор и Лорену Стервесанту.
Не помню, как мы вернулись в Общество, не помню ничего из последующих докладов, не помню торжественного закрытия.
Я сидел в переднем ряду, сгорбившись в кресле и разглядывая щербину на натертом паркете. Я вспоминал. Мой мозг устремился в прошлое, как охотничья собака за спрятавшейся птицей.
Я вспомнил ночь в Лунном городе, когда лег спать пьяный, пьяный от виски, налитого рукой Салли. Вспомнил, как сквозь сон видел вошедшего в комнату на рассвете Лорена.
Вспомнил свой приход ночью в пещеру, когда Лорен ослепил меня фонарем и приказал уходить.
Вспомнил подслушанный разговор Рала с Лесли. Вспомнил друзей Салли из Брайтона, ее необъяснимые яростные нападки на Хилари, смену настроений и молчание, внезапное веселье и еще более внезапную угрюмость, ночное посещение моей спальни и сотни других отгадок и намеков – и подивился собственной слепоте.
«Как я мог не видеть, не чувствовать?»
* * *
Прозвучало мое имя. Я постарался собраться и понять, о чем речь. Говорил Грэм Хобсон, президент Общества, он улыбался, глядя на меня. Вокруг все тоже смотрели на меня, дружески улыбаясь.
– …Награда основателя Общества, – говорил Хобсон. – Вдобавок Совет постановил и просил меня объявить, что выделяется дополнительная сумма для оплаты работы выдающегося современного художника, который напишет портрет доктора Кейзина. Портрет с соответствующей церемонией будет повешен…
Я потряс головой, чтобы в ней прояснилось. Мне казалось, я неспособен что-либо понять. Голос Хобсона смолк, и я попробовал сосредоточиться. Мягкие, но настойчивые руки заставили меня подняться, подтолкнули к сцене.
– Речь! – послышалось из толпы. Все смеялись и аплодировали.
Я стоял перед ними, и у меня закружилась голова. Зал качнулся и снова встал на место, расплылся и снова стал четко виден.
– Ваша светлость, – начал я и осекся, будто мне чем-то заткнули горло. Голос стал хриплым. – Мне оказана великая честь… – я замолк, подыскивая слова. Аудитория молча ждала. Я в отчаянии осмотрелся, отыскивая способ спастись или вдохновиться.
У бокового входа стояла Салли Бенейтор. Не знаю, давно ли. Она улыбалась, белые зубы ярко выделялись на загорелом милом лице, темные волосы свободными волнами падали на плечи, щеки горели, глаза сверкали – девушка, только что вернувшаяся из объятий любовника.
Я смотрел на нее.
– Огромное спасибо, – промямлил я. Салли кивнула, одобрительно улыбнулась – и сердце мое разбилось; я ощутил резкую физическую боль, в моей груди все рвалось. Было так больно, что перехватило дыхание. Я потерял ее, мою любовь, мою единственную любовь, и все почести, все возгласы одобрения вдруг утратили смысл.
Опустошенный, лишившийся цели, я смотрел на Салли через зал. Глаза защипало от набежавших слез. Я не хотел, чтобы все видели это, и пошел со сцены к выходу. Снова раздались аплодисменты, в толпе звучали голоса:
– Бедняга, не может справиться с чувствами.
– Как трогательно.
– Он потрясен.
Я выбежал на улицу. Моросил мелкий дождь. Я побежал. Как раненое животное, я хотел оказаться в одиночестве, чтобы оправиться от боли. Холодный дождь смягчал жжение в глазах.
Я жаждал одиночества и утоления боли. И то и другое я нашел в Лунном городе. У Элдриджа был месячный контракт на чтение лекций в Англии, а Салли исчезла. Я не говорил с ней с того вечера, но Лорен как-то невзначай обмолвился, что она взяла две недели из своего накопившегося отпуска и решила побывать в Италии и на островах Греции. В Лунный город пришло письмо из Падуи, подтверждавшее эти сведения. Салли писала, что, к своему величайшему сожалению, не смогла найти меня в Лондоне. Неудивительно: я не вернулся в «Дорчестер», попросил переправить мой багаж в «Блю-Берд-Хаус» и утренним рейсом улетел в Африку. Салли еще раз поздравляла меня и сообщала, что в конце месяца вернется в Йоханнесбург и первым же рейсом прилетит в Лунный город.
Когда я читал ее письмо, меня охватило ощущение нереальности происходящего, будто весточка пришла из могилы. Ведь для меня Салли умерла, стала недосягаема. Я сжег письмо.
Однажды на раскопках появился Лорен. Мне нечего было ему сказать. Как будто мы стали чужими. Его лицо, которое я так хорошо помнил и любил, теперь было лицом незнакомца.
