– Простите, миссис. Я не знал, что здесь будет такое.
И пошел дальше к выходу. Проходя мимо Ронни Пая, он бросил ему на колени соверен. Еще один встал, неловко улыбнулся Руфи и пошел к двери. За ним по двое и по трое последовали и остальные. Последние вышли толпой, и Шон злорадно заметил, что не все вернули Ронни его монеты.
Гарри стоял в конце зала, не зная, уйти или остаться и попробовать выбраться из ситуации, которую он серьезно недооценил.
Шон медленно встал и, обнимая Руфь за талию, откашлялся – горло у него заложило от гордости за нее.
– Мало того, – сказал он. – Она к тому же одна из лучших поварих в округе.
Под смех и приветственные крики Гарри, спотыкаясь, вышел из зала.
Глава 80
На следующий день Гаррик Кортни объявил о намерении выставить свою кандидатуру от Ледибурга в качестве независимого кандидата, но даже лоялистские газеты за шесть недель до голосования не давали ему никаких шансов на успех.
Вечером, когда давно уже стемнело, Дирк привязал Солнечную Танцовщицу к коновязи у отеля. Ослабив подпругу и вынув изо рта лошади удила, он оставил ее пить из корыта, а сам пересек тротуар. Идя к бару, он посмотрел на большое окно с рекламой над ним золотыми и красными буквами: «Мучает жажда? Пей пиво Голдберга!»
Он быстро осмотрел посетителей бара в поисках доносчиков.
Никого из десятников отца – эти всегда опасны. Господ Петерсена, Пая или Эразмуса сегодня нет. Он узнал двух механиков с фабрики, несколько железнодорожных рабочих, бухгалтера из Кооперативного общества, увидев с полдюжины незнакомых людей – и решил, что сегодня здесь безопасно.
Никто из этих людей не занимает в ледибургском обществе столь высокое положение, чтобы рассказать Шону Кортни о пристрастии сына к выпивке.
Дирк прошел до конца квартала, постоял несколько секунд и небрежно двинулся обратно. Но взгляд его непрерывно обшаривал все островки тени в поисках затаившихся соглядатаев. Сегодня главная улица была пуста. Оказавшись у входа в бар, Дирк повернул к нему, вошел и оказался в залитом желтым светом ламп салуне. Ему нравилась здешняя атмосфера – запах опилок, спиртного, табачного дыма и мужчин. Это место для мужчин. Для громких голосов и смеха, грубоватых шуток и дружбы.
Когда он вошел, несколько человек у стойки оглянулись.
– Эй, Дирк!
– Мы без тебя скучали, где ты пропадал всю неделю?
Дирк ответил на приветствие Арчи и занял место рядом с ним. Шел он к этому месту выпрямившись, чуть вразвалку, – его ждали среди мужчин.
– Добрый вечер, Дирк. Что выпьешь?
К нему торопливо подошел бармен.
– Привет, Генри, сегодня все спокойно? – шепотом спросил Дирк.
– Должно быть... никаких шпионов не ожидаем, – заверил его Генри. – Но задняя дверь за тобой открыта.
Дирк сидел в тщательно выбранном углу. Отсюда он видел всех входящих в бар, а его самого заслоняли сидящие у стойки. Дверь позади него вела через помещения для мытья посуды на задний двор – необходимая предосторожность, когда тебе семнадцать и закон и отец запрещают тебе выпивать.
– Хорошо, тогда мне – как обычно, – кивнул Дирк.
– Ты сегодня поздно, – заметил Генри, наливая джин в стакан и разбавляя пивом. – Снова охотился?
Генри – низкорослый человек сорока с небольшим, с бледным незагорелым лицом и маленькими голубыми глазами; задавая вопрос, он подмигнул Арчи Лонгворти.
– Что сегодня опять? – начал привычные расспросы Арчи.
Дирк приложил палец к носу.
– А ты как думаешь?
Он улыбнулся, и все радостно рассмеялись.
– Кто на этот раз? Мадам? – выспрашивал Арчи, играя на публику, которая со смехом подалась вперед.
– А, эта!
Дирк презрительно пожал плечами. Мадам – прозвище жены одного из паровозных машинистов. Каждые вторые сутки в ночь ее муж вел поезд в Питермарицбург. Она не считалась большим завоеванием.
– Тогда кто? – мягко расспрашивал Генри.
– Дам тебе знать, когда сам перестану бывать в этом гнезде, – пообещал Дирк.
– Красивая? Молодая? – настаивали слушатели.
– Ничего себе. Недурна.
Дирк отхлебнул джин.
– Парень, у тебя их столько, что ты перестал их ценить, – подсмеивался Арчи, улыбаясь слушателям, и Дирк от удовольствия заважничал.
– Давай, Дирк, расскажи нам, парень. Она горячая?
Вместо ответа Дирк вытянул вперед палец, осторожно коснулся своего стакана, зашипел, словно дотронулся до раскаленного железа, и с возгласом боли отдернул руку. Все восхищенно загоготали. Дирк смеялся вместе со всеми, раскрасневшийся, довольный.
– Рассказывай, – настаивал Генри. – Имя можешь не называть, только расскажи подробно. Где ты ее нашел?
– Ну...
Дирк колебался.
– Давай, Дирк, расскажи.
Конечно, он уступил. Рассказал – да в таких подробностях, что снисходительный тон их смеха изменился, все тесно окружили его и жадно слушали.
– Боже, неужто так и сказала?
– А ты что? – подбадривали слушатели.
И Дирк говорил. Он был прирожденным рассказчиком и нагнетал напряжение постепенно, пока его не окружила внимательная тишина. Но в остальной части бара голоса и хохот зазвучали громче, чем когда он вошел. Одна компания уже была особенно сильно под мухой.
– И вот я взял ее за руку, – продолжал Дирк, – и сказал: «У меня для тебя есть маленький сюрприз». «Какой?» – спросила она. Как будто не знала. «Закрой глаза, покажу», – говорю я.
В баре кто-то громко говорил:
– Возьмите этого сволочного подлюгу Кортни. Чем он занят? Знай раскатывает в своем железном тарантасе и произносит речи, да и только.
Дирк осекся на середине фразы и поднял голову. Его лицо неожиданно побледнело. Говоривший сидел в дальнем конце бара. Он был одет в поношенный синий комбинезон.
Немолод, вокруг глаз и рта морщины от нелегкой жизни.
– А знаете, на чьи денежки? Я вам скажу – на наши! Без наших денег он и месяца не протянул бы! – Человек вытянул руки, мозолистые, с обломанными ногтями, с темными полумесяцами грязи под ними. – Вот где он берет деньги. Полковник Кортни, так его разэтак.
Дирк, глядя на говорящего, сжал кулаки.
Неожиданно комната затихла, и поэтому следующие слова синего комбинезона прозвучали еще громче:
– Вы знаете, сколько он платит? Тридцать два фунта в месяц самому квалифицированному рабочему. Тридцать два фунта в месяц!
– Минимальное жалованье двадцать пять, – сухо заметил один из его товарищей. – Можешь поискать работу получше – если найдешь, конечно. А я останусь.
