Колонна получилась длинной. За солдатами ехали пленные, многие вдвоем на одной лошади. Далее следовали раненые в прикрепленных к лошадям носилках из палок и одеял, еще дальше шотландская коляска и наконец Экклз и двести человек арьергарда. Продвижение было медленным и трудным.
В коляске молчали. Лежали, испытывая боль, напрягаясь при каждом толчке. Солнце безжалостно жгло их.
В полудреме, вызванной болью и потерей крови, Шон думал о Соле. Иногда ему удавалось убедить себя, что тот жив, он испытывал облегчение, словно очнулся от кошмара, понимая, что заблуждался. Всетаки Сол жив. Но тут к его сознанию возвращалась ясность, и Сол снова умирал. Сол обернут в одеяло, засыпан землей, и все их замыслы погребены вместе с ним. И Шон снова сталкивался с тем, на что не было ответа.
– Руфь! – вскрикнул он, и Ян Паулюс рядом с ним тревожно зашевелился.
– С тобой все в порядке, Шон?
Но Шон его не слышал. Теперь с ним была Руфь. Только Руфь. Шон испытал радость, которую быстро сменило чувство вины. На мгновение он обрадовался смерти Сола, потом от такого предательства почувствовал гадливость и боль, словно опять получил пулю в живот. Но есть Руфь, а Сол мертв. Я не должен так думать о ней. Не должен! И он попробовал сесть, уцепившись за бок коляски.
– Ложись, Шон, – мягко сказал Ян Паулюс. – У тебя опять пошла кровь.
– Ты! – закричал на него Шон. – Ты убил его!
– Ja. – Леруа кивнул, и лежавшая на груди рыжая борода зашевелилась. – Я убил его, но и ты тоже. Мы вместе его убили. Ja, это мы убили их всех. – Он взял Шона за руку и уложил на одеяло. – А теперь лежи спокойно, или тебя тоже похоронят.
– Но почему, Пол, почему? – негромко спросил Шон.
– Какая разница? Они мертвы.
– И что теперь?
Шон прикрыл глаза от солнца.
– Будем жить дальше. Вот и все, будем жить дальше.
– Но ради чего все это было? Ради чего мы воевали?
– Не знаю. Когда-то хорошо знал, но теперь не помню ни одной причины, – ответил Леруа.
Они долго молчали, потом снова заговорили. Вдвоем они искали то, что могло бы заменить составлявшее суть их жизни в последние три года.
Дважды в этот день колонна ненадолго останавливалась: хоронили умерших от ран. И оба этих случая – один мертвый бюргер и один солдат – окрашивали разговоры в коляске в мрачный тон.
Вечером они встретили патруль, высланный на разведку перед большой колонной, которая возвращалась с Ваала. Молодой лейтенант подъехал к коляске и отдал Шону честь.
– У меня для вас известия от генерала Ачесона, сэр.
– Да?
– Этот Леруа ушел от нас у Падды. Зайтсманн, второй бурский предводитель, убит, но Леруа ушел.
– Вот генерал Леруа, – ответил Шон.
– Боже! – воскликнул лейтенант. – Вы его взяли! Отлично, полковник! Отлично!
В последние два года Ян Паулюс стал для англичан легендой, и лейтенант разглядывал его с откровенным любопытством.
– Что за известия? – резко спросил Шон.
– Простите, сэр. – Лейтенант с трудом оторвал взгляд от Яна Паулюса. – Все предводители буров встречаются в Веренигинге. Мы гарантируем им безопасный приезд в гарнизон. Генерал Ачесон хотел, чтобы вы отыскали Леруа и передали ему это предложение, но теперь это будет нетрудно. Отличная работа, сэр.
– Спасибо, лейтенант. Пожалуйста, передайте генералу Ачесону, что мы будем в Веренигинге завтра утром.
Они смотрели вслед патрулю, который исчез за складкой местности.
– Вот как! – проворчал Леруа. – Это капитуляция.
– Нет, – поправил его Шон. – Это мир.
Глава 58
Начальная школа Веренигинга превратилась в офицерский госпиталь. Шон лежал на полевой койке и разглядывал портрет президента Крюгера на противоположной стене. Он оттягивал момент, когда нужно будет продолжить письмо. Пока он написал только адрес, дату и обращение «Моя
дорогая Руфь». Прошло десять дней с тех пор, как колонна вернулась из вельда.
Десять дней назад хирурги разрезали его и сшили части кишечника, разорванного пулей. Он написал: «Я сейчас в госпитале лечусь от легкой раны, полученной две недели назад на реке Ваал, поэтому не обращай внимания на мой нынешний адрес». И начал новый абзац.
«Бог свидетель, как я хочу, чтобы обстоятельства, при которых я пишу, были для нас обоих менее болезненными. Ты уже должна была получить официальное извещение о гибели Сола, поэтому мне нечего добавить. Могу только сказать, что умер он как герой. Он возглавил штыковую атаку, и его мгновенно убило пулей.
Я знаю, что ты хочешь быть одна в своем горе. Пройдет несколько недель, прежде чем врачи разрешат мне уехать. Надеюсь, к тому времени, как я доберусь до Питермарицбурга, ты достаточно придешь в себя и позволишь навестить тебя в надежде хоть немного утешить.
Надеюсь, маленькая Буря подросла и стала еще прекраснее. С нетерпением жду встречи с ней».
Он долго думал, как закончить, и наконец остановился на «Твой искренний друг». Подписал, вложил в конверт и положил на столик рядом с кроватью, чтобы письмо отправили.
Потом снова лег на подушку и погрузился в боль и сознание потери.
Немного погодя физическая боль стихла, и Шон незаметно осмотрел палату, убеждаясь, что сестер поблизости нет.
Тогда он откинул простыню, снял пижаму и принялся разматывать повязку, пока не обнажил края раны, сшитые черным конским волосом, который выделялся на коже, как колючая проволока. Губы Шона с отвращением скривились. Шон ненавидел болеть, но пуще того ненавидел собственную плоть.
Отвращение постепенно сменилось гневом, и Шон сердито посмотрел на рану.
– Оставь ее, старина. Так не поможешь.
Шон был так поглощен отвратительным рубцом на животе, что не заметил приближения говорившего. Несмотря на трость и хромоту правой ноги, Леруа двигался неслышно, особенно для человека таких габаритов. Теперь он стоял у койки и застенчиво улыбался Шону.
– Пол!
Шон торопливо прикрылся.
– Ja, Шон. Как дела?
– Неплохо. А твои?
Леруа пожал плечами.
– Говорят, что это будет нужно еще долго. – Он постучал по полу концом трости. – Можно мне сесть?
– Конечно.
Шон подвинулся, освобождая край кровати, и Леруа сел рядом с ним, вытянув перед собой несгибающуюся ногу. Его одежда была недавно выстирана, драные манжеты заштопаны. Дыры на локтях и длинный разрыв на колене зашиты неумелыми мужскими стежками.
Бороду он подровнял, и она стала квадратной. Открытые язвы на запястьях смазаны йодом, но на воротник кителя падала длинная рыжая грива, а кости лба и щек резко выступали под кожей, потемневшей на солнце.
