Когда стрела попадет в добычу, они неторопливо и упрямо следуют за слоном, ночуют у груд слоновьего помета, пока яд не доберется до сердца животного и не свалит его. Майкл вогнал острие своей стрелы глубоко в плоть Шона.
В Лайон-Копе Руфь нашла счастье, которого не ожидала и которое не считала возможным.
До сих пор ее существование определял и ограничивал любящий, но строгий отец, потом такой же Бен Голдберг. Несколько счастливых коротких лет с Солом Фридманом теперь казались эфемерными, как воспоминания детства. Руфь всегда была укутана в кокон богатства, окружена социальными табу, стреножена мыслями о достоинстве семьи. Даже Сол обращался с ней точно с хрупким ребенком, за которого нужно принимать все решения. Жизнь была спокойной, упорядоченной, но смертельно скучной. Дважды она восставала против нее: первый раз, когда бежала в Преторию, второй – когда пошла к Шону в госпиталь.
Скука была ее постоянной спутницей.
И вдруг она оказалась во главе сложной общины.
Вначале это ощущение слегка подавляло ее, и она ежедневно обращалась к Шону с десятками вопросов по поводу того или иного решения.
– Давай договоримся, – сказал он ей наконец. – Ты не советуешь мне, как растить акацию, а я не говорю тебе, как управлять домом. Поставь этот чертов буфет туда, где он лучше всего смотрится!
Вначале нерешительно, потом с растущей уверенностью и наконец твердо и гордо она взялась превращать Лайон-Коп в уютный счастливый дом. Жесткая трава и кусты вокруг дома уступили место газонам и клумбам, стены Лайон-Копа заблестели от свежей белой штукатурки.
Внутри полированные желтые полы стали прекрасным фоном для бухарских ковров и бархатных драпировок.
После нескольких катастрофических экспериментов кухня начала выдавать обеды, которые приводили в восторг Майкла, и даже Шон признал их съедобными.
Но при дюжине слуг у нее оставалось время и для другого. Читать, играть с Бурей и ездить верхом. На свадьбу Шон подарил ей упряжку четырех буланых лошадей. У Руфи было время для поездок к Аде Кортни. Между ними установились отношения более крепкие и сердечные, чем у матери с дочерью.
Танцы и барбекю, смех и долгие спокойные вечера с Шоном, когда они сидели рядом на большой веранде и говорили обо всем на свете, – для всего находилось время.
И для любви.
Тело Руфи, крепкое от долгих прогулок верхом, было здоровым и горячим – скульптурой, закутанной в бархат и созданной для любви.
В этой бочке меда была только одна ложка дегтя – Дирк Кортни.
Когда ее попытки сближения были встречены мрачно и угрюмо, а небольшие нарочно приготовленные подарки отвергнуты, она поняла причину его враждебности. Горькая ревность, точно раковая опухоль, скрывалась за этими милыми глазами и прекрасным лицом.
Много дней она думала о том, как ему помочь. Потом воспользовалась тем, что Дирк зашел на кухню, где она была одна. Он быстро развернулся, намереваясь уйти, но Руфь остановила его.
– Дирк, пожалуйста, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.
Он медленно вернулся и остановился у стола. Она увидела, как он вырос за последний год – плечи его раздались, это уже плечи мужчины, ноги крепкие и сужаются от стройных бедер, с рассчитанной дерзостью выставленных вперед.
– Дирк... – начала она и замолчала, неожиданно потеряв уверенность в себе. Перед ней не ребенок, как она считала; в этом прекрасном лице угадывалась чувственность, которую она находила тревожной; двигался он как кошка. Руфь вдруг испугалась и торопливо сглотнула, прежде чем продолжить: – Я знаю, как трудно тебе приходится... с тех пор как здесь поселились мы с Бурей. Знаю, как ты любишь отца, как много он для тебя значит. Но... – Она говорила медленно, забыв тщательно подготовленную речь, ей приходилось искать слова, чтобы объясниться. Она пыталась показать ему, что они не оспаривают друг у друга любовь Шона, что все они: Руфь, Майкл, Буря и Дирк – образуют единое целое; что их интересы не пересекаются, но каждый из них дает Шону иную любовь. Когда она наконец смолкла, то поняла, что мальчик не слушал ее и не пытался понять.
– Дирк, ты мне нравишься, и я хочу нравиться тебе.
Оттолкнувшись ягодицами от стола, он выпрямился. Улыбнулся и медленно обшарил глазами ее тело.
– Можно мне теперь идти? – спросил он, и Руфь застыла. Она поняла, что компромисс невозможен, что предстоит война.
– Да, Дирк. Ты можешь идти, – ответила она.
С неожиданной ясностью она поняла, что он – зло, что, если она проиграет состязание, он уничтожит и ее саму, и ее ребенка. Но в этот миг страх покинул ее.
Дирк, точно кошка, словно учуял эту перемену в ней. Руфи на мгновение показалось, что она увидела в его глазах сомнение и неуверенность, но тут он отвернулся и вышел из комнаты.
Она догадывалась: беда не за горами, но не думала, что это случится так скоро.
Днем Руфь уезжала на плантации, ведя в поводу пони Бури. Они превратили поиски Шона и Майкла в игру и ходили по лабиринту пересекающих кварталы тропинок, руководствуясь нечеткими указаниями работников-зулусов, пока не обнаруживали их и не отдавали фляжку с кофе и корзину с сэндвичами. Потом вчетвером устраивали пикник под деревьями на ковре опавших листьев.
В тот же день, переодевшись в костюм для верховой езды, держа в руках корзину с сэндвичами, Руфь вышла на кухонный двор. Молодая зулусская нянька сидела в тени кухонной стены и заигрывала с одним из конюхов. Бури не было видно, и Руфь резко спросила:
– Где мисс Буря?
– Ушла с нкозикази Дирком.
И Руфь сразу почуяла неладное.
– Где они?
Нянька неопределенно показала в сторону конюшен и пристроек, которые раскинулись по склону холма.
– Иди со мной.
Руфь бросила корзину и побежала, подхватив юбки. Она добежала до первого ряда конюшен и пошла вдоль них, заглядывая в каждую. Потом в помещения для приготовления корма с большими бетонными закромами, с запахом овса, патоки и рубленой люцерны, смешивающимся с острым запахом навоза и лоснящейся кожи, потом снова на солнце, к амбарам.
Буря в ужасе вскрикнула всего раз, но отчетливо, высоким голосом. Наступившая тишина звенела воспоминанием об этом крике.
Комната, в которой хранится сбруя. Руфь на бегу повернула. Господи, нет! Не дай этому случиться. Прошу тебя!
Она добежала до открытой двери помещения. Внутри, за толстыми каменными стенами сумрачно и прохладно, и мгновение Руфь не могла понять, что происходит.
Вжавшись в дальний угол, стояла Буря, закрывая лицо, маленькие растопыренные пальцы застыли, как перья на крыле птицы. Тело девочки сотрясалось от неслышных рыданий.
Сидя на корточках перед Бурей, Дирк наклонялся вперед, протягивая к ней руку, словно предлагая дар. Он смеялся.
