– Баллантайн вел себя как настоящий герой, я уверен. И растительность на его лице действительно впечатляет. К сожалению, мне не удалось рассмотреть в нем хотя бы следов скромности. Но видите ли, мисс, я вообще не люблю военных. Что им? Громят язычников, грабят города, захватывают чужие владения, а потом удаляются, гордо бряцая саблями и позвякивая медалями. Все остальное они предоставляют чиновникам, которые, подобно вашему отцу, пытаются навести порядок в сотворенном ими хаосе, и людям дела, восстанавливающим, подобно мне, нормальную жизнь местного населения. Нет, мисс Бенбрук, я никогда не ссорился с капитаном Баллантайном, однако меня не приводит в восторг та часть нашей государственной машины, чьей деталью он является.
Райдер поднялся и зашагал к выходу. Провожая его отстраненным взглядом, Ребекка не сделала ни малейшей попытки остановить Кортни.
На склад у пристани Райдер прибыл после полуночи. Через несколько часов Башит разбудил своего хозяина. Сидя на палубе, Кортни позавтракал лепешками из муки дурры и парой кусков солонины и при свете масляной лампы принялся заполнять судовой журнал. Лежавшая рядом приходная книга наполняла его душу тоской: бизнес нес неисчислимые убытки.
Если не считать шести тысяч фунтов, хранившихся в каирском отделении банка «Бэрингс», почти все состояние торговца заключалось в товарах, доставленных в осажденный город. На складе покрываются пылью восемнадцать тонн слоновой кости: пять шиллингов за фунт, но лишь после того, как груз доставят в Каир. В Хартуме за него не выручить и мешка дурры. То же и с полутора тоннами камеди – липкими черными кирпичиками высушенного сока акации. Камедь служила весьма ценным сырьем при производстве предметов искусства, косметических средств и типографской краски. В Каире эти полторы тонны принесли бы их владельцу несколько тысяч фунтов. Четыре складских помещения до потолка набиты тюками шкур, выменянных у опытных скотоводов, племен динка и шиллук. Еще одну огромную комнату заполняли товары, пользующиеся особым спросом на местном рынке: мотки медной проволоки, бусы из венецианского стекла, топоры, подковы, ручные зеркальца, старые мушкеты, бочонки дешевого пороха, штуки коленкора и хлопка из Бирмингема плюс прочая мелочь, так радовавшая сердца туземных князьков и их подданных.
В просторных клетках у задней стены склада Райдер держал диких животных и птиц – они тоже сулили хороший доход. Эту живность ловили в саваннах Экваториальной провинции, а затем переправляли на баржах в Хартум. Здесь добыча ловцов отдыхала, набирала потерянный вес, привыкала к людям. Те, в свою очередь, изучали привычки животных, чтобы довезти их в целости и сохранности до Каира, где и продать на аукционах. За редкими, наиболее интересными созданиями природы приезжали дельцы из Рима и Неаполя – и уж они-то не скупились. Европейские зверинцы платили по сотне фунтов за особь.
Но самое ценное имущество Кортни хранил за стальной дверью, прикрытой пушистым персидским ковром: сто тридцать холщовых кошелей, полных серебряных талеров – желанной на всем Среднем Востоке валюты. На каждой монете красовался профиль пышногрудой богемской королевы Марии Терезии. Для абиссинцев и их соседей, жителей Мутесы и Буганды, Хадендовы и Саара, серебряный талер служил единственным средством денежного обращения. Но сейчас особой торговли с ними не предвиделось: старейшины этих отдаленных племен почти всех своих сородичей привели под зеленое знамя джихада.
Райдер невесело усмехнулся. Интересно, согласится ли Махди на сделку со среброликой Марией Терезией? Скорее всего нет. Говорят, он уже награбил себе не менее миллиона фунтов.
Помимо кошелей с монетами, в комнате имелись и другие сокровища: пятьдесят мешков дурры, два десятка ящиков с кубинскими сигарами, шестьдесят бутылок «Хайна» и полсотни фунтов абиссинского кофе.
«Китаец Гордон расстреливает спекулянтов? Надеюсь, что, поставив к стене, он не забудет завязать мне глаза и предложить последнюю затяжку», – подумал Кортни, но тут же посерьезнел. Пока генерал не конфисковал «Ибис», Райдер рассчитывал переправить большую часть своих грузов в Каир. А самые громоздкие и менее ценные вещи Башит доставит на верблюдах в Абиссинию, а может быть, даже дальше, в какой-нибудь порт на побережье Красного моря. Хотя армия Махди перекрыла дороги, пролегавшие по берегам Голубого Нила, в блокаде имелось достаточное количество брешей. Самая широкая из них находилась на границе пустыни, рядом с местом слияния двух рек, где стоял Хартум. Город здесь защищал лишь узкий канал. Люди Гордона зачем-то усердно расширяли и углубляли протоку, за которой на сотни миль простирались барханы с редкими акациями. Даже дервиши обходили эти места стороной.
Саид Махтум, один из немногих эмиров, еще не пришедших под знамена Махди, уже договорился с Райдером о цене, по которой подгонит к городу верблюдов – почти вплотную, под прикрытие невысокой скалистой гряды. Там Башит погрузил бы товар и доставил его через суданскую границу в предгорья Абиссинии.
Но теперь эти планы рухнули. Кортни оставалось только одно: бросить все ценности в Хартуме и заняться перевозкой беженцев.
– Будь проклят этот чертов Китаец, этот Гордон! – вскричал он, стремительно поднявшись и зашагав по комнате. Если не считать капитанской каюты на «Ибисе», домом ему служил склад. И отец, и дед его были неутомимыми странниками. От них он еще юношей перенял тягу к беспокойной жизни. Но склад дарил ему чувство крыши над головой; не хватало лишь доброй хозяйки, которая навела бы тут порядок.
Перед глазами возник образ Ребекки Бенбрук, и Райдер скорбно улыбнулся. Что-то подсказывало ему: парень, ты сам сжег свои мосты. Приблизившись к паре массивных слоновьих бивней, что стояли возле каменной стены, поддерживаемые бронзовыми кольцами, Кортни бездумно провел рукой по желтоватой кости. Прикосновение успокоило. Самца, чью голову украшали эти бивни, Райдер уложил единственным выстрелом – в Карамоджо, за тысячу миль от Хартума.
Лаская пальцами гладкую поверхность, он обратил взгляд на выцветший дагеротип, висевший рядом. Из черной рамки на Кортни смотрело семейство, запечатленное у фургона на фоне неясного, но явно африканского пейзажа. В фургон были впряжены шестнадцать буйволов, с опаской косивших глазом на чернокожего погонщика. Тот поднял хлыст, готовясь послать животных в туманное марево саванны. В центре снимка находился отец Райдера: верхом на сизом мерине по кличке Фокс. Отец был крупным, атлетического сложения мужчиной с окладистой темной бородой. Умер он так давно, что без дагерротипа сын уже не вспомнил бы черты его лица. На снимке отец придерживал шестилетнего Райдера за лямки штанишек: мальчик сидел на луке седла, свесив худенькие голые ноги. Рядом стояла мать, левая рука ее покоилась на шее лошади; женщина со спокойной усталостью смотрела в камеру. Правой рукой она держала за локоть дочь: Элис была на несколько лет старше Райдера. Чуть позади высилась фигура старшего брата, бережно обнимавшего мать за плечи. В тот день Уэйту Кортни исполнилось шестнадцать. Родившись на десять лет раньше, он стал Райдеру больше отцом, нежели братом – после того как главу семьи ударом рога убил раненый бык.
Последний в своей жизни раз Райдер плакал, когда из Лондона получил от сестры телеграфное сообщение о гибели Уэйта: брат пал в стычке с зулусами где-то в Богом забытой Южной Африке, у подножия холма Исандлвана, что на местном наречии означало «Уголок размером с ладонь». Его жена Ада стала вдовой, сыновья Шон и Гаррик – сиротами. Слава Господу, мальчики уже выросли и вполне могли позаботиться о матери.
