К половине десятого я уже раскаялась во всех мыслимых и немыслимых грехах и пришла к выводу, что испортила бедному Димке жизнь. В результате дала себе твердое обещание: если он восвояси вернется, жить исключительно по его канонам. В следующие пять минут реально представила себе эту жизнь праведницы и испуганно взяла свое твердое обещание обратно. Далее какое-то время жалела только себя. Со стороны мужа форменное издевательство играть в молчанку, в то время как мое волнение за него выходит из берегов. К половине одиннадцатого решила вообще ни о чем не думать. Вдруг и вправду что-то случилось, а я тут…
Мы с Наташкой сидели на кухне вдвоем и развлекали себя разговорами, перемалывая новости научных прогнозов в плане перспективы развития человечества. Созданная картина радовала тем, что мы живем именно в свое время. Навязанный экологическими проблемами и эволюционной целесообразностью будущий эталон женской красоты ужасал: узкие глаза – щелочки (китайцы отдыхают!), нос, которому обзавидовались бы хрюшки, уши – локаторы и огромный безволосый череп. Как выяснилось, волосы в будущем как-то ни к чему. С другой стороны, мужская часть взяла за правило лысеть, перешагнув из первобытно-общинного строя в рабовладельческий. И ничего. Все еще держатся.
Дмитрий Николаевич вернулся в начале двенадцатого. Визуально определяя его настроение, никак не могла избавиться от наваждения. Так и мерещилась у него на груди табличка с предупреждающей надписью: «Не влезай с расспросами – убьёт!» Я и не влезала. Димка не может молча страдать в одиночестве. Вместе с ним, но так же молча обязаны страдать близкие люди. В первую очередь я. Как правило, исход страданий одинаков. Димка постепенно осознает, что жизнь продолжается, а после ужина продолжается даже неплохо. Затем выплескивает на меня град упреков за равнодушие к его переживаниям. Мужа всерьез беспокоит моя эгоистичная бесчувственность. Нормальная жена давно бы поинтересовалась поводом, из-за которого муж сам не свой. Когда-то я так и делала, но каждый раз нарывалась на рев раненого зверя, демонстрирующего клыки в качестве оружия защиты. Таким образом выражалась просьба оставить его в покое до лучших времен. Постепенно я поняла, что это и в самом деле единственный выход. Тем более что «овчинка» – сам повод для переживания в большинстве случаев «выделки не стоит». А следовательно на мою эгоистичную долю выпадет меньше пустопорожних переживаний.
Наташка требованиями виртуальной таблички пренебрегла – она же ей не мерещилась. И с ходу объявила Дмитрию Николаевичу оправдательный приговор: он тоже человек и имеет право на врачебную ошибку. Да и какую помощь Ефимов мог бы оказать повергнутой с кресла на пол Светлане Никитичне в ее состоянии? Врач «скорой» тоже не обнаружил у нее признаков жизни.
– Кстати, в каком состоянии, Дима, она у нас находилась? – к слову поинтересовалась подруга.
– В состоянии анафилактического шока четвертой степени. Самой тяжелой… – невольно нарушил привычную тактику поведения Дмитрий Николаевич. – Я сапожник. Не смог уловить биение пульса, зрачки у нее были расширены, на свет не реагировали. Да еще эта синюшность лица, вываленный язык, сильный отек шеи… Признаки отека Квинке принять за признаки насильственного удушения!.. Непростительная промашка! Но насколько поразительная женщина, а? Судя по всему, коллапс развился молниеносно. Опасность этого состояния в том, что смертельный исход наступает, как правило, в первые три – десять минут. Точка отсчета – момент попадания аллергена в организм. Поразительная женщина! Сумела обмануть смерть.
– Причем не один раз! Светлану Никитичну завтра выпишут? – пользуясь Наташкиной безнаказанностью, спросила я.
Димка удостоил меня укоризненного взгляда:
– Ирина, ну ты хоть немного задумывайся, перед тем как задавать глупые вопросы. Женщина, можно сказать, только с того света вернулась. С помощью врачей, разумеется. Правильно дозированные адреналин и глюкокортикоиды… Но артериальное давление и перфузия мозга низкие. Для улучшения кровоснабжения пришлось уложить ее в несколько наклонном состоянии – головой вниз. Если бы она еще не сопротивлялась…
Я почувствовала себя пешкой, но тем не менее важно кивнула головой: рапорт принят. Какие-то глюкокор… И не выговоришь. Глюков у нее и так хватало.
– Ты сказал, что пик смертельной опасности при крайне тяжелой степени анафема… Извини, язык заплетается, – я виновато улыбнулась.
– Анафилактического шока, – с готовностью подсказала подруга. – Приходится на первые десять минут.
– Именно так! – обрадовалась я. – Получается, что Светлана Никитична пережила несколько атак аллергической реакции. После первой она довольно легко оклемалась. В ночь, когда ее покойный муж коту хвост отдавил. Помните? Лежа в кровати, жаловалась на головную боль, шум на улице, который фактически вырабатывался ее ушами. И вся она была такая вялая, слабая….
– Съела что-нибудь не то. Или выпила, – фыркнула Наташка.
Димка оживился:
– Ирина, я могу тебя попросить приготовить мне на ужин что-нибудь легкое?
– Сосиски «фри», пюрешка.
– Можешь, – благосклонно разрешила Наташка, сдержав мой порыв пробежаться к плите. – Быстренько попроси, и мы пойдем отдыхать.
– Стакан кефира или молока, насчет сосисок даже не знаю…
– Вторая снизу полка дверцы холодильника. Бутылка минеральной воды. Всю не пей, оставь на завтрак.
Димка вытянулся во весь рост и посуровел.
– Где Борис?
– Он несъедобен! – отрезала Наташка, не давая мне смягчить ситуацию. – И чего выпендриваешься, Ефимов? Глаза-то голодные. Стакан кефира! Ирка, это ты Ефимова набаловала. Ждет, когда уговорят на полсосиски, при этом незаметно умнет десяток. В гостях, милый, свою волю не творят.
– Где Борис? – неожиданно улыбнулся Димка.
– Димочка, его сейчас лучше не трогать, – обрадовалась я возрождению в муже человечности. – Он при исполнении… Помнишь художественное полотно Кузьмы Петрова-Водкина? «Купание красного коня» называется. Живописный буревестник грядущей революции.
– Хочешь сказать, что вы на Бориса взвалили все тяготы домашнего хозяйства? Как на ломовую лошадь?
Димка старательно умывался, сунувшись с головой под кран.
– Лошадь, она женского рода, а Боря – мужик, – внушительно заметила Наташка.
– Не принципиально, – отметила я. – Петров-Водкин своего красного коня тоже писал со старой деревенской кобылы. Уж очень морда у нее была выразительная.
– Тебе, может и не принципиально, а лично мне… Зачем мне старая деревенская кобыла с выразительной мордой?
– Так какое отношение картина имеет к Борису?
Димка ловко кинул в меня свернутое комком мокрое полотенце. Я своевременно пригнулась, и оно угодило в дремлющего на лавке Басурмана. Кот подпрыгнул, выругался кошачьим матом и сиганул в коридор.
– Ефимов, ты чё?!
– Ничё. Это он от голода бесится, – пояснила я, вытаскивая из холодильника сосиски.
