– К-куда?!
– Туда! На свободу с чистой совестью! – рассерженно ответила я, кивнув головой в направлении видневшихся цветов.
– А если ворота брякнутся вниз?!
Не успела она договорить, как они действительно брякнулись. И мы с Наташкой долго препирались, почему? Лично мне казалось, что подруга просто «накаркала». Она стояла на своем – я неправильно нажала на кнопку, та и сработала с опозданием. В какой-то момент Наташку заклинило: она подавилась своим замечанием по поводу того, как накануне отъезда я включила вместо кофеварки чайник и долго удивлялась, почему она перестала работать. Подруга пялилась на машину, упорно пытаясь оставить последнее слово за собой. И оставила. Просто потому, что мне сказать было нечего: все, что я собиралась произнести, мгновенно вылетело из головы. Из салона машины, прямо с водительского места, на нас смотрела жуткая встрепанная личность.
– Оно там, наверное, дохлое… – еле ворочая языком, промямлила подруга. – Даже не здоровается… Не очень-то и хотелось… Как думаешь, если мы будем пятиться назад, в кладовку, не шлепнемся?
Характерный щелчок открываемой дверцы машины заставил нас вцепиться друг в друга. Наташка железной хваткой держала меня за шиворот. Но у меня даже мысли не возникло обвинить ее в порче футболки, хотя я слегка и задыхалась под жалобный треск рвущейся ткани. Тем более что ее батистовая блузка осталась без пуговиц. Я просто на все это закрыла глаза.
– Девушки-и-и… – жалобно донеслось из салона, и мои глаза невольно открылись.
– Оно не дохлое… – выдавила Наташка. – Но не поздоровалось и девушками обзывается.
– Это я – Дарья. Не бойтесь, я сама боюсь.
– Дура ты, Дарья! – вмиг ожила подруга. – Какого черта тут сидишь и народ пугаешь?! Ирка, да отцепись ты от моей бывшей блузки! Ты мне все пуговицы с мясом оторвала, блин! Ой, извини, я, кажется, тебя немножко придушила… Дарья! Сиди в машине и не вылезай, а то я за себя не ручаюсь!
Дарина заплакала. Молча давилась слезами, руками размазывая их по лицу.
Это пошло ей на пользу. Темные круги туши под глазами смылись.
– Да что же это такое?! – возмутилась Наташка. – Реветь надо было раньше, когда надумала Серафиму убить, а потом остальных!
– Пожалуйста, тише… – всхлипнула Дарина. – Я сейчас… перестану… И поверьте мне, я ни в чем не виновата. Серафиму Игнатьевну убил отец. Не знаю, кто ему сказал о том, что она в больнице.
Я окончательно отмерла и стараясь не выскочить из непомерно растянутого ворота футболки, сказала:
– Пойдем наверх. На кухне никого нет. Если ты действительно никого не убивала, тебе не стоит прятаться.
– А если в чем и виновата, делов-то! – поддержала меня Наталья. – Отсидишь свое, и ладно. Все равно выехать отсюда не сможешь. Тебя наверняка уже ищут.
Дарина заревела с новой силой. Из ее несвязного бормотания я поняла только одно – она действительно собиралась с женихом на Кипр. Когда-нибудь. Ибо ни жениха, ни денег для такой поездки у нее не было. Через неделю после планируемого возвращения в Москву собиралась опять выйти на работу. Досрочно. И теперь она уже никогда не выйдет замуж. С причитаниями она вылезла из машины, хотела уже захлопнуть дверцу, но опомнилась и полезла назад – за своей сумочкой.
– Хорошо, – покорно сказала она, выпрямившись во весь рост. – Пойдемте…
Видя, что мы не двигаемся с места, первой прошла наверх. От еды отказалась, передернувшись от отвращения. Только выпила кофе. Потом кое-как привела себя в порядок. Заметив, как ее глаза снова наливаются слезами, я быстро спросила:
– А где тебе удалось спрятаться?
Дарья похлопала глазами, смахнула рукой со щек две слезинки и улыбнулась:
– Когда вылетела из дома, ничего не соображала – рванула направо, в кусты сирени. По дороге заметила, что гаражные ворота закрыты не до конца, можно ползком пролезть внутрь. Ну и пролезла. Уже внутри поняла: попала в мышеловку. Там без света так жутко… Решила, будь что будет. Пошарила по стенке, нашла выключатель… Уже при свете обнаружила в правом углу гаража строительную лестницу наверх и удивилась – зачем она там? Раздумывать было некогда, просто поднялась по ней и очутилась в недостроенном отсеке с башней. Взаперти. Комната была закрыта на ключ. Я лестницу осторожно за собой наверх подтащила и замерла. Пока меня искали, там отсиживалась. Потом, когда все стихло, спустилась назад… Думала, дождусь ночи, доберусь до Галы со Степаном и попрошу их помочь как-нибудь отсюда выбраться. Они порядочные люди. Отец к ним с уважением относился. Мне казалось, главное – до Москвы добраться, а там что-нибудь придумаю. Конечно, не следовало мне убегать. Но растерялась очень. Боялась, арестуют ни за что. Вот вам крест, – Дарина истово перекрестилась, – я никого не убивала! Ну подумайте сами, зачем мне это нужно?
– А мы уже уяснили, что это никому не нужно. Никто никого не убивал, – спокойно заметила Наташка. – Все сами мрут как мухи, начиная с твоего отца. Давай-ка начистоту: почему ты решила, что Серафиму убил именно он?
Дарина собралась было что-то сказать, но осеклась. Руки непроизвольно схватили с табуретки сумочку. Пару раз она ее открывала и тут же закрывала. На носу выступили капельки пота.
– Мой отец был хорошим, добрым человеком. Не верите…
Ее губы горько искривились при взгляде на наши физиономии.
– Не могу сказать, что мы жили достаточно обеспеченно, тем более что мама постоянно болела. Всю жизнь в коммуналке. И тем не менее отец каждый месяц перечислял своему другу, инвалиду, прикованному к кровати, весомую сумму. Иногда по просьбе отца я и сама посылала деньги на абонентский ящик этого друга. Причем отец даже не указывал свою фамилию. Не хотел, чтобы этот человек считал себя обязанным… А Серафима Игнатьевна всю жизнь держала отца на коротком поводке. До последнего времени. Не зря говорят, что от любви до ненависти один шаг. Но отец слишком поздно собрался его сделать. Вот…
Дарина наконец открыла сумочку и, вытащив из нее сложенный вчетверо листок, протянула мне. Но я его не развернула – ждала дальнейших разъяснений.
– После операции я следила за состоянием Серафимы Игнатьевны. Сама, естественно, к ней не заходила, но узнавала через врачей и медсестер. Только в пятницу, накануне ее выписки, решилась зайти. Хотела попросить, чтобы она оставила отца в покое. Весной он перенес два микроинсульта – один за другим, с частичной парализацией. Если бы вы к нему пригляделись внимательнее, могли бы заметить, что у него слегка перекошен правый угол рта. А правая рука так до конца и не восстановила полностью свои функции. Он мог писать только печатными буквами… – Дарина глубоко вздохнула. – Эта женщина не отпустила отца и после смерти. Прихватила с собой. А при жизни последнее время просто изводила нас телефонными звонками. Наверное, я перед отцом виновата… Когда он попал в больницу, я на ее звонки постоянно отвечала, что Леонид Сергеевич больше не желает ее ни видеть, ни слышать. Но она не успокаивалась. Наверное, хотела, чтобы он сам об этом ей сказал. В какой-то момент мне даже стало ее жалко. Особенно после операции. Отцу я ничего не говорила. Боялась ухудшения его состояния. По сути, могла ведь и не знать, что Серафима Игнатьевна оперировалась у нас. И потом, вспомнила маму…
