Потом она как-то сразу успокоилась, поскучнела и заявила, что у нее разболелась голова. Но от помощи Аленки и Натальи отказалась, сказав, что хочет просто отдохнуть. При этом смотрела на свои руки, и ее взгляд, напряженный и испуганный одновременно, мне не понравился.
– Что с ней? – спросила Наталья, провожая взглядом Вику, почему-то выразившую желание отправиться на отдых не в палатку, а в кубрик. Следом неуверенно семенила Аленка, насильно навязавшаяся девочке в провожатые. За Аленой еще неувереннее тащились ребята. У трапа они разошлись и по одному отправились огибать надстройку.
– Наверное, сдали нервы. – Меня неожиданно охватил озноб. Я обхватила себя руками за плечи, тщетно пытаясь унять дрожь.
– Не греми костями, – машинально сделала замечание Наташка. – Отвлекаешь от умных мыслей.
– Это з-зубы с-стучат. И м-меня они н-нисколько не отвлекают. Виктория прекрасно з-знает, почему отец спешно сорвал ее с занятий и з-заставил прилететь в Россию. И это з-знание отравляет ей жизнь. Б-боюсь, что она с-скрывает его от собственного отца. От нас – тем более.
– Да на здоровье! Лишь бы у нее голова по этому поводу не болела. Я думаю, тебе следует пойти к ней – к тебе она больше тянется, и, прикинувшись ничего не понимающей наседкой, покудахтать на тему, что нам лишние знания совсем ни к чему. Только с чего ты решила, что она знает причину своего сегодняшнего положения?
– Потому! – Я забыла про озноб. – Ну представь себя пятнадцатилетней девчонкой! Один раз тебя пытались похитить, при этом погиб твой любимый дедушка…
– Притормози! У меня не было любимого дедушки. Вместо него замаячил незабвенный образ теткиного мужа-алкоголика. Сразу возникло желание, чтобы меня похитили, а этого домомучителя прикончили. Желательно насовсем, а то он после тетки еще одну угробил, третья – вовремя сбежала… В общем, я поняла: у девчонки где-то глубоко запрятан страх, вызванный той давней историей.
– Верно. Теперь представь… Нет, лучше не надо! Отец заставляет ее прибыть сюда, сорвав с учебы, при этом не объясняет причину. Ну не должна она быть настолько спокойной! Даже если терпеть его не может. В этом случае ненависть нет-нет да и проявится – мы бы заметили. Судя по всему, ненависти к отцу она не испытывает, необузданной любви – тоже. Вика вполне смирилась с существованием Майи и даже успела к ней привязаться. Отношение к Майе – скорее, покровительственное. Вика считает себя старше ее по развитию. Ревности нет и в помине. Что это? Результат одиночества? Суворов наверняка погряз в бизнесе, и она уважает его занятие, стараясь не путаться под ногами. Лидию Федоровну Вика, на радость мне, хоть и не заслуженную, не жалует. В то же время я уверена – девочка жалеет отца. Значит, все-таки любит, но старается особо это ему не демонстрировать. Тогда почему не требует объяснить, что с ним случилось? Может, он сумел сообщить ей причину по телефону? Честное слово, создается впечатление, что папа с дочкой действуют, как сообщники…
– Ты бы проведала все-таки ребенка, – осторожно прервала меня Наталья. – Рассуждать потом будем. Посмотри, вон Ленуська вышла – плечами пожимает. Пока ты тут языком мелешь, девчонка всю выдержку растеряла.
Наталья оказалась права. Вика самозабвенно ревела под гул машинного отделения. И куда только делись все старательно заготовленные мной слова утешения!..
Все родные и друзья знают, что я почти не умею плакать. Тут был исключительный случай. Мне как-то сразу ударило в голову осознание того, что передо мной рыдает от горя моя девочка. Пусть не родная, но моя.
Прямо от двери я рванулась к маленькой, забившейся в угол пустого деревянного топчана фигурке и прижала девочку к себе с такой силой, будто у меня собирались ее отнять. Не помню, что я говорила, поскольку сама ревела так, как ни разу не удавалось реветь Наташке. Вика по мере сил мне помогала. Сквозь весь этот рев я таки расслышала голос сына, заглянувшего в дверь:
– О-о-о! Тут сольный концерт, но дуэтом. Все билеты проданы. – На этом дверь закрылась. Сквозь стихающие рыдания было слышно, как Вячеслав, стоя на посту у двери, отражает попытки, очевидно Натальи и Алены, оказать нам посильную помощь. – Одна уже оказала! – отговаривался он. – Хочется поплакать, найдите другой укромный уголок…
– Ну почему ты не вышла за папу замуж?! – заикаясь, со всхлипами спросила Вика.
Рыдания шли на убыль, но нормально говорить ей еще было трудно. Я совсем не удивилась тому, что девочка перешла со мной на «ты». Поплакали – и сроднились…
Точно так же, заикаясь и всхлипывая, рассказала всю историю нашего знакомства и дружбы с Вовкой Суворовым. С удивлением отметила, что говорю с обидой: захотел бы – отыскал.
– Если бы ты вышла замуж за папу, я была бы твоей дочерью! Тогда ничего бы не случилось!
Я опешила, но ненадолго:
– А знаешь, мне не хочется тебя никуда отпускать. Именно, как родную дочь. Теперь точно не буду знать покоя, пока не заберу тебя домой. Нам бы только доплыть. С Аленкой и Славкой ты подружишься… – Слова лились легко и свободно. О Димке в тот момент я и не думала.
Отрезвила меня сама Вика:
– Так нельзя. Уже ничего не изменить. – Она шмыгнула носом, отстранилась, вынула из кармана брюк белый носок и, вытерев им слезы, протянула мне: – Он чистый. Не успела надеть, второй куда-то делся.
– Да у меня есть начатая пачка бумажных платков! – запоздало спохватилась я, но не бежать же за ними в палатку? Сойдет и носок…
Обнявшись, мы еще долго сидели в кубрике. Я ни о чем не спрашивала, решив для себя раз и навсегда: надо – сама расскажет. Пытаясь развеселить девочку, делилась занимательными историями из своей жизни. Надо сказать, многочисленными. С рождением детей их количество резко увеличилось…
Дверь кубрика опять открылась, и, деланно возмущенный, Славка напомнил, что не следует возводить на него поклеп. Он с детства хорошо обдумывал все свои поступки, и смеяться следовало не над ним, а над собой. Прекрасный пример – организованный единичный побег из пионерлагеря. Бежавшей единицей, естественно, значился сын.
Лагерь был типичным летним приютом для праздношатающихся детей, чтобы уберечь их от тлетворного влияния улицы, не дать похудеть и испортить здоровье от сухомятки, а главное – предоставить возможность родителям передохнуть и набраться сил перед новым учебным годом. Наш Славка попал туда мотать месячный срок исключительно по настоянию Димки, считавшего, что ребенок должен расти в коллективе. Коллектив бабушки, младшей сестры и сельской ребятни, оживляемый по утрам и вечерам стадом коров и овец, гонявшихся мимо окон нашего старого дома в деревне, не отвечал высоким эстетическим требованиям мужа по воспитанию сына. Там не имелось умных воспитателей, дисциплины и многочисленных кружков по интересам, где можно было развиваться и совершенствоваться. Только безмерная любовь бабушки, ничего не рождающая, кроме изнеженности и избалованности.
В лагере восьмилетний Славка добросовестно развивался и совершенствовался целых пять дней. И скучал по друзьям и просторам родной деревни, куда выезжал вместе с бабушкой и Аленкой на целое лето. По ночам из домика, где жили воспитатели и коллектив столовой, доносились отзвуки веселой, но не очень трезвой жизни. В палате постоянно хныкал шестилетний малыш, сосланный родителями отдыхать под присмотр восемнадцатилетней тетки – воспитательницы. Но ей было очень некогда. Обитатели палаты засыпали в основном к утру, когда горнист трубил подъем. По утрам кормили жидкой овсянкой, которую сын терпеть не мог. Вечером, после отбоя, ужасно хотелось есть. На шестой день сын понял, что папа был не прав, когда говорил, что ко всему можно привыкнуть, поскольку в голове постоянно путался крамольный вопрос: «А зачем?»
