– Хозяева! Есть кто дома?
Тишина…
Осторожно перешагнув порог, я очутилась в сенях. Подошла к двери в избу, повторила безуспешную попытку дозваться хозяев и вошла в просторную кухню с большой печкой. Ровно посередине темнел открытый погреб. Крышка была откинута в сторону. Подойдя ближе, я хотела нагнуться, чтобы повторить призыв к хоть одной живой душе, и с ужасом почувствовала, как мне в спину уперлось что-то твердое. Тут же раздался зловещий шепот:
– Полезай в подвал! Уходить будем по-темному!
Не в силах закричать, я кивнула и на не гнущихся от страха ногах полезла по ступенькам вниз. Следом, сопя, спускался бандит.
– Егоровна?! Ты дома? – Молчание на призыв Петра, увы, не было знаком согласия. – Архипыч?!. Ч-черт, кто-то подвал не закрыл!
Крышка люка со стуком улеглась на место, и наступила полная темнота. А вот тишина не была полной. Наверху велись какие-то переговоры, но все перекрывало сопение бандита. Как только таких шумливых в банде держат? И тут меня осенило!
– Архипыч? – позвала я тихо и не очень уверенно.
– Ась? – так же тихо раздалось в ответ.
– У тебя что в руках-то? Ружье?
– Ага.
– Ну так ты его опусти. Чего зря руки оттягивать. Все равно уходить будем по-темному, не скоро. А мы от кого прячемся-то?
– Да тут вот рыбачил под мостом, гляжу – кошки мяучат! Человек десять! Я – бежать по болоту. Сначала по колено, потом по пояс, потом по горло! Тут, сзади, как крикнули «мордва!», я скорости-то и прибавил, выбежал к дому, а они меня тут и ждут – грибники!
Оценить рассказ Архипыча я не успела – в подвале вспыхнул свет. Первая мысль была радостная – электричество все-таки есть. Вторая ужасная – стоя на ступеньках, Архипыч целился в крышку люка. Заорать я не успела, крик застрял в горле одновременно с тем, как она откинулась. Архипыч громко рявкнул «ба-бах!», успокоился и позволил помочь себе вылезти из подвала. Я вылезала следом с поднятыми руками. Почему-то казалось, что Архипыч попытается захлопнуть крышку люка, угодив мне по голове.
Встретили меня из плена радостно. Особенно Архипыч, потрясавший детским деревянным ружьем с вполне металлическим стволом.
– Брось свою берданку-то! – послышался позади меня суровый приказ. Оглянувшись, я увидела дородную статную женщину лет под шестьдесят, еле сдерживающую рвущийся смех. – Лезь назад да грибков положи… Погоди, куда полез-то? Сейчас миску дам… И огурчиков прихвати, горе мое луковое. – Архипыч с готовностью передал «берданку» мне, схватил посуду и, сопя, полез в погреб. – Здравствуйте! – чуть поклонилась мне Егоровна. – Вы уж не сердитесь. Он вообще-то безобидный мужик. С непривычки напугать может, но худого не сделает.
– Варенья доставать? – послышался из подвала голос Архипыча.
– Не надо, здесь есть, – милостиво отозвалась Егоровна и засуетилась, подключив всех к работе. За столом уже казалось, что мы свои люди в этом доме. – Не поверите, – жаловалась нам она, – ведь какой умница был! И вот тебе – производственная травма. Дочка все говорит, хватит жить на выселках, перебирайтесь в поселок. А я его жалею. Загибнет там. Втемяшилось же человеку в голову, что в поселке одни враги живут. Почему-то мордвой их называет. Привезла его к дочке на пару деньков погостить, а он забрался на чердак и назад – ни в какую. А тут как на грех участковый новый – познакомиться зашел. Наш-то и орет с чердака: «Приказываю взять живым!» Тот так за кобуру и схватился! Потребовал спустить Гришу вниз. А как заставить? Хорошо, дочка додумалась крикнуть: «Мордва на крыше!», он вниз-то и скатился. Увидел участкового в форме – да на улицу. В туалете заперся. И ведь что сообразил! Вымазался дерьмом-то, вылез – несет от него! Вот теперь, говорит, забирайте… Полдня его мыла, десять ведер воды извела, а к вечеру увезла назад.
Григорий Архипович на рассказ жены внимания не обращал, лопал за обе щеки картошку с грибами и чувствовал себя счастливым человеком.
Я вопросительно уставилась на Петра. Тот понял взгляд как надо:
– Егоровна, тут вот люди сомневаются, не опасно ли девчонок здесь оставить? Все-таки человек с отклонениями…
– Опасно? Да не смеши, Василич! Он их уже за своих считает. Смотри, у Аленушки миска опустела, он уже волнуется. Оберегать будет чище сторожевой собаки. Их у нас здесь, кстати, четыре.
Архипыч действительно чуть не плакал, поняв, что Аленка больше ничего не хочет. Резво вскочил, куда-то сбегал и притащил ей румяное яблоко. Дочь засмущалась, но отказаться не посмела, несмотря на красноречивые намеки братца, что неплохо бы и поделиться с родными людьми. Архипыч понял все как надо и через минуту приволок сыну полное ведро. Я впервые видела, как Славка испугался.
Через час были готовы к отъезду в Москву. В течение всего этого времени мои мысли метались в поисках лучшего выхода. Совершенно не хотелось оставлять девчонок в лесу, мерещились всякие ужасы, я нервничала и нервировала всех окружающих. Дважды Архипыч от души предлагал мне взять с собой его «берданку», я его благодарила и слезно отказывалась. Вот уж никогда не думала, что буду вынуждена расстаться с собственной дочерью при таких обстоятельствах. Но Вике одной будет еще хуже. Петр, демонстрирующий излишний оптимизм, обещал наведаться к девчонкам завтра и в третий раз требовал список необходимых продуктов, от которых Егоровна устала отказываться.
Прощание грозило затянуться. Помахивая хвостами, нас напоследок вяло облаяли все четыре дворняги, которых, судя по их поведению, можно было использовать исключительно в мирных целях. Наташка всплакнула и пообещала в носовой платок придушить летчика собственными руками, если что… Девчонки казались вполне довольными, а я старательно демонстрировала полное спокойствие.
Отсутствие Лешика заметили только при посадке. Как выяснилось, он в это время на огороде спокойно чинил Егоровне велосипед. На возмущенные вопли Наташки, пытавшейся криком вдолбить сыну правила хорошего тона, ответил, что остается.
– Если с работы уволят, считайте меня безработным, – добавил он, приподнял велосипед и крутанул переднее колесо. Как зачарованные, мы наблюдали за этим кругооборотом колеса на воле.
– Быстро за руль! – скомандовала я сыну, не желая допустить очередной потери в наших осиротевших рядах. Моем и Наташкином. Слова не помогли. Пришлось заняться рукоприкладством и буквально силком прервать поток теплых прощальных слов сына девчонкам.
Подруга рыдала в голос, и одного носового платка ей оказалось мало. Летчик, растерянно топтавшийся рядом, сунул руку в карман и вытащил злополучную стодолларовую купюру. Один раз он уже вытирал ею свой вспотевший лоб.
– Да выкинь ты ее вообще! – посоветовала я. – Только зря путается под руками. Наташка ни за что не будет вытирать нос покойным американским президентом. – К моему успокоению банкнота наконец-то перекочевала в бумажник Петра.
Наталью уговаривали сначала хором, потом поодиночке.
