Очень хотелось спать. Но взбудоражили заключительные слова господина Храпова, сказанные при расставании. Собственно, из-за них мы с Наташкой и «проснулись», обуреваемые желанием как следует «проводить его с крыльца». До этого момента следователь искусно вел допрос, который таковым и назвать-то было грешно. Так, доверительная беседа, в ходе которой лично я больше упирала на жареного гуся, косвенной жертвой которого наверняка стал Ренат. И во всем винила зажравшегося кота. А когда Храпов попросил перевести разговор «ближе к делу», пожаловалась, что все главные события новогодней ночи проспала.
Бармалея ругали все. Даже Василиса Михайловна. И именно она выдвинула предположение, что Ренат стал жертвой несчастного случая. Гонялся за котом с целью возмездия за набег на содержимое его тарелки и нечаянно саданул себя ножом в спину. А что тут удивительного? Спасаясь, Бармалей вполне мог прыгнуть Ренату на плечи, как Ирине. Душегубец Ренат просто хотел зарезать кота, за что и поплатился…
Карл Иванович долго рассказывал следователю о том, каким замечательным человеком был его зять – прямо как на поминках. За дверью кухни была хорошо слышна поправка, решительно внесенная Храповым: «Пока еще не «был», а есть!»
– Да, – поспешил согласиться Карл Иванович, – но кот его почему-то не любил.
Машуня почти ничего не сказала – плакала без перерыва в ответ на вопросы следователя. В зависимости от интенсивности всхлипов и рыданий господин Храпов сам делал соответствующие выводы.
Общий итог беседы был таков: никто ничего не видел, никто ничего не слышал, все крепко спали. Кроме Наташки, которой вообще в этот момент дома не было – гуляла вместе с собакой и тремя мужиками. Ну и, пожалуй, самих этих мужиков. Вот так и получилось, что Храпов на прощание выдал: Наталье, Димке, Борису, Вячеславу и Алене разрешено покинуть «домик почти в деревне» уже сегодня. Мне – нет. О Катерине и Виктории, случайно упомянутых нами в качестве случайных гостей, вообще речь не шла.
Я испытала легкую панику, быстро трансформировавшуюся в глухое отчаяние. Перспектива остаться в этом совершенно не родном мне доме с совершенно не родными людьми на совершенно неопределенный срок не радовала. И сколько меня не утешали, что эта задержка – просто формальность, через пару дней отпустят на все четыре стороны, я все больше укреплялась в намерении осуществить побег. Дураку ясно, что моя персона причислена к лицам, подозреваемым в совершении нападения на Рената. Все мы слишком хорошо спали в этот момент, но результат-то налицо. Точнее, на Ренатовой спине. Для Аленки же Храпов сделал исключение. Наверное, пришел к выводу, что человеку, намеревающемуся сразу после праздника сдавать первый экзамен зимней сессии ни к чему убивать за это совершенно незнакомого дядю.
Димка виновато посмотрел на меня и с сомнением в голосе добавил, что Ренат вот-вот оклемается после наркоза и назовет убийцу, на что я резонно заметила:
– Никого он не назовет. Был слишком пьян, чтобы встретить преступника или преступницу грудью. На тот момент ему гораздо ближе был салат в собственной тарелке, мордой в котором он и лежал. Удар ножом нанесен сзади.
Мое выступление только усилило желание окружающих разбежаться в разные стороны – кому отсыпаться, а кому и слинять из этого дома как можно скорее. Машуня молча обняла меня и погладила по плечу, пытаясь выразить этим свое сочувствие. Я непроизвольно дернулась в сторону. Она тяжело вздохнула и отошла. Мне хотелось напомнить Димке, что он с детьми собирался два дня кататься на лыжах и уехать только третьего числа, но гордо промолчала. Знала, что ответит – линяет по необходимости, ради детей. И потом, лыжи-то, оказывается, забыли дома.
– Лучше бы забыли жареного гуся, – хмуро поглядывая на отца, заявил Вячеслав, и Аленка тут же вскипела, сказав, что братик, как всегда, думает только о себе. Разгорелся спор, в который у меня не было желания вступать.
Начавшиеся сборы в дорогу стали невыносимой пыткой, и я поднялась в выделенную мне комнату на мансардных выселках, некстати вспомнив о привидении. Стало жутковато даже при солнечном свете, наплевательски пробивавшемся сквозь тюлевую штору. Не раздеваясь, я легла на кровать, укрывшись почти с головой в намерении уснуть и не просыпаться до момента отъезда родных. А еще лучше – до самого освобождения от оков следствия. Хорошо слышала, как ко мне вошла делегация отъезжающих, потолкалась в дверях и шепотом пришла к выводу, что меня лучше не будить. Чтобы окончательно не расстроилась. Я горько усмехнулась под одеялом – на самом деле делегаты в большей мере боялись расстроить самих себя. Так в тоске и великой жалости к себе и заснула. Как мне показалось, всего минут на пятнадцать, фактически – часа на четыре. По их истечении в комнату вихрем ворвался Бармалей, а следом за ним с громким лаем Денька. С лестницы на подступах к мансарде обоих «облаивала» Наташка. Котяра, сверкая безумным огнем в круглых зеленых глазах с расширенными зрачками, лихо проскакал по мне и по занавеске взлетел под самый потолок, где жалобно замяукал, предчувствуя печальную участь свалиться вместе с карнизом.
– Блин, сидеть!!! – запыхавшись, проскрипела подруга. Денька удостоила ее короткого внимания, на всякий случай присела, но тут же вскочила и тоненько простонала, жалея, что лишена возможности лазить по занавескам. – Пошла вон, дурында! – Схватив собаку за ошейник, Наташка попыталась помочь ей определиться с направлением выхода. Денька ворчала и упиралась всеми четырьмя лапами. – Ты у меня сейчас в Москву босиком побежишь! – пообещала хозяйка упрямой псины. – Навязали мне тебя, на кошачью голову.
Получив кратковременную передышку, Бармалей, не жалея занавески, сполз вниз и, грозно шипя, с соблюдением осторожности стал медленно обходить объединенную ошейником парочку.
– Брысь! – не выдержала я.
Котяра, не ожидавший подвоха сзади, взметнулся вверх с перепугу почти на метр и, приземлившись, пулей вылетел из комнаты. За ним в тапочках покатила по линолеуму Наташка, увлекаемая хрипящей от натуги псиной.
– С-сид-деть!!! – со злостью выдавила в пути следования подруга и для наглядности первая подала пример собаке, весьма удачно успев предварительно пнуть ногой и закрыть дверь. – Обломалась? Теперь будешь сидеть на приколе у батареи. В цепях и наморднике. Ир, кот тебя разбудил? Ну ничего, уже три часа. Пора вставать, а то мне одной скучно.
– Так ты же уехала…
– Куда? Приснилось, что ли? Как тебе только в голову могло прийти, что я тебя здесь оставлю одну, да еще с убийцей! У Гусевых даже кот кровожадный. Ой, если бы ты знала, какое я удовольствие получила, когда твой Ефимов в ногах у меня валялся, умоляя составить тебе компанию, хотя я и без этих излишеств давно приняла такое решение. А с какой тоской слушал все это Борис… Незабываемые минуты. Мы с твоей дочерью от души поплакали. Ирка, очнись! У нас с тобой полная свобода – в делах и в мыслях. Да мы такого натворим! Свежий воздух, лыжные прогулки, баня, медовые маски на морду, отдельный номер с телевизором… Кстати, надо перетащить сюда мои шмотки. Только кровати разъединим. Мое спальное место будет справа, твое слева. Шкаф сдвинем вплотную к этой стене. – Наташка пальцем указала, к какой именно. – Двери он не помешает. Просто надо открывать ее осторожно, чтобы не грохнуть зеркало. А главное, как уже отметила, здесь есть телевизор. Не хуже, чем в гостинице. Надеюсь, в отличие от гостиничного, он работает… Можно, конечно, переехать на второй этаж, но там кровать монолитная. Да и нет желания находиться на одном этаже с Машуней и Алькой. Мне здесь больше нравится. Приятно сознавать, что над нами только небо. Правда, прикрытое чердаком и крышей, но про них можно и забыть. Хорошо, что Алька перебралась вниз еще вчера. Они вместе с Ленуськой ночевали. Жуть сплошная. Оказывается, Алька страдает лунатизмом. Твоя дочь все время просыпалась и перехватывала девчонку на ходу. Такое впечатление, что та с луны свалилась. Все время шлялась к окну и тянула ручонки к этому ночному солнцу. Теперь пусть за ней мать носится. Комната Машкиных родителей, ты знаешь, на первом этаже. Раньше они тоже размещались на втором, но с возрастом Василисе Прекрасной надоело таскаться туда-сюда по лестнице. – Наташка перевела дух и с удовольствием потянулась, задев рукой поскучневшей псине ухо. Денька дернулась и, с недоумением посмотрев на хозяйку, нервно облизнулась.
