Не обращая внимания ни на Наташкин видок, ни на мои корчи, мужчина сказал:
– Меня Михаилом зовут. А как вас величают, мне тетка Антонина сказала. Соберетесь уезжать, позовите, камней помогу набрать. – Ухмыльнувшись, он ушел.
– Наташка, а ведь он шпионит за нами. Чует мое сердце, где-то здесь собака зарыта… – задумчиво сказала я, не переставая почесываться.
– Денька-а-а! Денька, Денька! – завопила подруга. Денька не отзывалась, и Наталья всплакнула. – Может, Денька и есть та собака, которая уже зарыта где-то здесь… этим типом.
Продолжая время от времени звать собаку, мы поплелись домой. День клонился к вечеру, стало довольно свежо, и Наташка клацала от холода зубами. Клацание сопровождалось вдохновенным хлюпанием Наташкиных кроссовок и моими слабыми повизгиваниями.
С крыльца бабы-Тониного дома на нас вихрем слетела уже оплаканная Денька.
– Я ее молочком с хлебом покормила, – крикнула баба Тоня. – Такая ласковая псина и ведь все понимат. Ну прям человек. А вы, девки, погуляли, отдохнули? – Разглядев нас, баба Тоня осеклась. Молчала она и на протяжении всего нашего рассказа, который мы постарались максимально сократить. Только время от времени сострадательно кивала головой. Топить титан показалось долгим делом, и мы быстренько смыли следы сегодняшнего приключения в летнем душе.
Пока я приводила себя в более-менее человеческий вид, Наташка позвонила Лешику. Несмотря на то что он все время пытался переорать захлебывающуюся от восхищения отдыхом мамочку, ему это не удалось. Как оказалось впоследствии, зря. И первое, и последнее слово, впрочем, как и промежуточные – были за подругой. Закончила она разговор заявлением о том, что не надо портить ей отдых и без конца названивать. Мобильник был решительно отключен и уложен в дорожную сумку.
Ужинали мы в одиночестве. Баба Тоня присоединилась к нам позже, когда мы сидели на крыльце и умилялись по поводу наступивших сумерек.
– Какой-то странный этот ваш сосед Михаил, баба Тоня, – осторожно перевела разговор на нужную тему Наталья. – Мы его в первый раз увидели, а создалось впечатление, что крепко ему чем-то насолили. С женой, что ли, поругался?
– Мишка-то? – отозвалась баба Тоня. – Хороший мужик, хозяин. Лучше мово зятя. Да и добрый он. Жена, Ксюша, тоже хорошая женщина, самостоятельная, а уж чистюля – страсть. Раньше в Торжке в училище работала, где золотошвеек готовили. А потом на инвалидность попала. В ее болезни я ничего не понимаю, чтой-то внутри у нее болить. Врачи сказали, чистый воздух нужен, вот они все бросили и сюда приехали. Дом был бросовый, никак за триста рублей купили. Теперь тако хозяйство развели. И корова, и поросята, и гуси, и куры и…
– А дети у них есть? – перебила старушку Наталья.
– Детки-то? – легко переключилась баба Тоня. – Есть. Двое деток. Старшенькая дочка в Москву замуж вышла, а младшенький – в Калинине на учителя учится. Хорошие детки. Дружные. Младшенький-то сейчас на каникулах, так у сестры, у Аньки, в Москве живеть. Сюда и не загонишь. Если и наедуть, то ненадолго. Но малец, как заявится, все отцу помогат. Анька, к слову сказать, с ленцой маненько, но зато чистюля и хозяйка хорошая – вся в мать. А вот к деревенским работам брезглива. Мишка, брат, его, как отца, Мишкой назвали, даже корову подоить умеет, а Анютка не знат, как к корове-то подойтить. Зато ладненькая такая, красивенькая – страсть. И с зятем Силкиным повезло. Уж не помню, как его зовут. Работящий такой. Самостоятельный. Часто раньше сюда ездил, Михаилу хорошо помогал. Даже и без жены наведывался. В это лето только не показывался. Анютка говорила – работы у него много. Конечно, человек-то самостоятельный.
– Он не приезжает, работает, – осторожно вмешалась я, а вот дочка могла бы и навестить родителей вместе с братиком.
– Так навещали же, – радостно возвестила баба Тоня. – Неделю назад последний раз были.
– Как, неделю назад? – забыв про осторожность, удивилась я и, получив от бдительной подруги тычок в бок, пробормотала: – Я думала, она совсем сюда не показывается.
– Не долго были, – продолжала баба Тоня, не заметив моей оплошности. – Михаил сказал, дел, мол, много в Москве…
Баба Тоня еще долго рассказывала про хозяйство Силкиных, а у меня голова шла кругом от полученного известия. Значит, она приехала из Германии. Но тогда почему не побывала в собственной квартире? С ее-то жадностью и меркантильностью в первую очередь должна была проверить свои хоромы. Лада Игоревна не могла не узнать о ее возможном визите. Наверняка бедная вдовушка забежала бы к ней похвастаться своими распрекрасными заграничными впечатлениями.
– Как у Анюты с мужем? Все хорошо? – отвлек меня от размышлений голос Натальи. Такая хорошенькая, как вы говорите, девушка наверное о загранице мечтала, о муже-иностранце? Сейчас вся молодежь за границу рвется.
– Хорошо, хорошо! И за границу они ездили. Смеялась потом, что лучше родного дома нигде не будет. А там не знаю, может, когда и ругались, не без этого. Мои-то молодые, как сцепятся, куды бежать не знашь. А, глядишь, через пять минуточек и лижутся.
Мы уже собрались идти спать, когда баба Тоня вдруг сказала:
– А Мишка-то вами интересовался. Давеча остановил меня у дома и все спрашивал, кто вы и откуда, как сюда попали. Видать, понравились ему, – засмеялась она.
– Да-а-а уж, – криво улыбнувшись, протянула Наташка. – Давай так, – предложила она, когда мы улеглись в нашей боковушке, – сейчас ничего не обсуждаем, просто думаем. А утром поговорим. Открой-ка окно, что-то душновато тут.
Посреди ночи, часы показывали без четверти три, мы проснулись, вернее, проснулась Наташка, мне с половины второго просто не спалось. Так вот, мы услышали звук мотоцикла и решили проверить, к кому это заявился гость запоздалый. Влезли в шлепанцы, велели Деньке сидеть, ждать, что ее, кажется, расстроило, прямо в пижамах осторожно выбрались из дома. Тьма была кромешная! Луна висела где-то далеко за лесом и способствовать освещению явно не торопилась. Мы увидели, как на крыльце дома Силкиных зажегся фонарь над дверью и быстро погас. В доме светилось только одно окно, а когда мы подошли поближе, свет и там выключили. Растерянно постояв у дома, решили было повернуть назад, но в это время на веранде раздался звук шагов и приглушенные, кажется, мужские голоса. Разобрать, о чем шел разговор, мы не могли. Более того, нам пришлось шустро шмыгнуть за угол дома: на крыльцо вышли двое, и мы услышали теперь уже знакомый голос Михаила-старшего:
– Давай, сынок, только не гони. Хотя… Пожалуй, я с тобой поеду, завтра утром меня немного подкинешь, а через лес я сам доберусь.
В ответ раздался голос, очевидно, Михаила-младшего:
– Ну что ты, пап, не надо. Я тихо поеду, не волнуйся. Маму нельзя одну оставлять, сам знаешь. Ну ладно, поеду, а то Анюта заждалась. Тоже боится…
Продолжения мы не услышали, оба Михаила спускались куда-то к мосту. Покинуть пост сразу нам не удалось – у Наташки слетел с ноги шлепанец, и она, тихо шипя себе под нос что-то про хроническую невезуху, шарила руками по траве в поисках утраченного. Рассудив, что шлепанец тридцать седьмого размера является достаточно весомой уликой против нас, я принялась ей помогать. В результате потеряла свой – тридцать шестого. В одной из комнат опять зажегся свет, скрипнула входная дверь, и женский голос нервно спросил:
