– Знаю, – доверчиво улыбнулась мне Наташка, мягко, по-кошачьи, прищурив глаза. – Красками торгуют исключительно в вечернее и ночное время. Утром и днем у них спячка. А тапки продают только с утра. Чтобы к вечеру они уже были готовы нести на себе всю тяжесть их хозяина, ночная вахта у его койки – чистый формализм. На самом деле дрыхнут вместе с обладателем. Ириша, не приставай к господину Рожкову. Вот вчера в лесочке к нему покойная Полина приставала – так он вечером подвергся радикулитной атаке. Еще легко отделался. Антиквар куда хуже после этих приставаний себя ощущает. А бедняк Потапов лишен и этой возможности. Причем, навечно. Но, если проследить все несчастные случаи, намечается некая положительная тенденция – свою сверхъестественную силу покойница постепенно утрачивает. Еще бы. Таскаться вместе со своим полотном в тяжеленной раме из комнаты в комнату! Надорвешься.
Рожков высокомерно вскинул голову, и я про себя ахнула, сделав открытие: так вот что значит «породистый» мужчина! С него самого бы портреты писать. И надо же, как идет ему борода. Настоящая, не покрытая лаком. И с красивыми переливами нитей серебра – натуральных, из собственных волос. Древние египтяне отдыхают!
Плохо понимая, что делаю, я потянулась рукой к этой бороде, намереваясь только слегка прикоснуться. Честно говоря, меня всю жизнь тянуло дотронуться хотя бы кончиком пальца до разных музейных экспонатов, несмотря на наличии строгих табличек «Руками не трогать!». Вынуждена с трудом себя сдерживать. А тут на рожковской бороде вообще никаких табличек не висело…
Художник понял мое стремление по-своему и испугался. Физиономия мигом утратила высокомерие, бороду он предусмотрительно прикрыл ладонью. Решил, что я намерена в нее вцепиться, а если со временем и отцеплюсь, то не иначе как с доброй половиной. Пожалуй, от такой реакции я перепугалась больше него. Надо было срочно как-то оправдываться, чтобы он не усомнился в моем психическом здравии. Вот и брякнула первое, что пришло в голову, – мол, у него на бороде молоко не обсохло. Он сразу сунулся в карман ветровки, вытащил огромный носовой платок и принялся промокать всю растительную жизнь на подбородке. Даже сказал «спасибо», после чего признался, что молоко вообще не употребляет со времени сознательного детства.
– Ну, значит, кто-то отнесся к вам слишком наплевательски, – пришла мне на помощь подруга. – Хорошо, хоть не в душу наплевали, ее труднее отмыть.
Художник согласился, укоризненно покачал головой и, открыв свой номер, с тяжким вздохом пригласил нас зайти. Мы скорее запрыгнули, чем зашли. Боялись, передумает.
– Героиня портрета мертва уже несколько веков, – глубокомысленно заметил он, жестом предлагая нам расположиться на диване и не глядя присаживаясь в кресло прямо в ветровке. Под ним что-то хрустнуло, он привстал и с досадой отшвырнул в сторону огромную торбу – клетчатую мечту челночника. Я ее подняла и аккуратно сложила – во всем должен быть порядок.
Надо было как-то поддерживать беседу, и мы делано удивились. Рожков крякнул и надменно попросил прекратить издевательства. Затем схватил со стола бордовую картонную папку и принялся ожесточенно трясти ею перед нами.
– Так, значит, это вы за мной вчера следили?! И этот, с позволения сказать, вандальный сюрприз от вас?
Наташка вскочила и, потянув меня за собой, боком двинулась к выходу. Рожков внимательно следил за нами взглядом сумасшедшего маньяка.
– Не будем вас задерживать, Святослав Валерьевич, а то краски распродадут… Мама дорогая! Впервые вижу, как радикулит человеку в голову ударил. Пойдем, Ириша, не будем тормозить процесс творчества. Видишь, какой у него «сюрприз»? Даст по макушке…
Но я уже опомнилась от неожиданности и начала кое-что соображать. Правда, приблизиться к художнику не рискнула. Творческие люди – народ особенный, импульсивный.
– А можно посмотреть, этот ваш… вроде как наш, но, право слово, не от нас, сюрприз поближе? – слегка заикаясь, попросила я. И не успела отцепиться от Наташки, чтобы протянуть руку за картонным подаянием, как художник красивым жестом запустил эту папку в нашу сторону. Инстинкт самосохранения заставил пригнуться, папка просвистела над головами и, врезавшись в стену, шлепнулась на пол, по которому тут же разлетелись рисунки Рожкова.
Я не знала, в какую сторону смотреть – то ли на бесновавшегося в кресле Рожкова, то ли на разбросанные карандашные эскизы. И то, и другое было довольно страшно. Пересилило любопытство. Спятивших мужиков видеть приходилось, а вот того, что валялось на полу!..
Часть эскизов еще осталась в папке. И я успела этому порадоваться. Главной их героиней являлась Полина. Вот только в чертах ее лица проглядывал образ другой девушки – внучки Святослава. Чья-то безжалостная рука помешала Лие-Полине безмятежно радоваться лесным первоцветам, соревноваться в стройности с молодыми березами, любоваться севшей ей на рукав бабочкой… В каждом рисунке глаза были безжалостно проколоты чем-то острым, из них лились неправдоподобно красные на белом фоне бумаги фломастерные ручьи крови.
– Ос-споди-и… – в ужасе протянула позади меня Наташка. Разделяя ее чувства, я не стала дублировать восклицание, но импульсивно вытянула ноги – уж очень они дрожали в коленках.
Художник с силой долбанул кулаком по подлокотнику кресла, и этот глухой звук заставил нас вспомнить о его присутствии. Я собралась было выразить ему соболезнование, но выдавала только на редкость ритмичный перестук зубов. Наташка уже немного отошла от ужаса – она тихонько подвывала. Начальная стадия грядущего речитатива, я надеялась, приведет подругу к тому, что она сможет сформулировать доводы нашей непричастности к варварству.
Рожков не стал дожидаться. Ругаясь без художественных изысков, он перетащил нас с Наташкой на диван и, гаркнув пару раз для острастки: «Тихо!!!», принес бутылку минеральной воды. Плеснув ее в две чашки, навязчиво предложил выпить. Я категорически отказалась развернувшись почти на сто восемьдесят градусов к спинке дивана, боялась обгрызть края чашки. Зубы продолжали стучать, словно работали на рекламных батарейках.
– Хорошо, что эти мерзопакостные дополнения сделаны не вами, – задумчиво процедил Рожков, и я мысленно с ним согласилась.
Какое там «хорошо» – замечательно! Уж очень неприятной была у художника интонация.
– Значит, вы просто за мной следили…
Ну уж с этим-то никак нельзя было согласиться.
– Мания величия, блин! Псих ненормальный! – ожила Наташка. Не иначе как минеральная водица была живительной. Подругу даже не смутило то обстоятельство, что нормальных психов не бывает. – С какой стати нам за тобой следить, мазила несчастный?
– Вы сказали, что вчера ко мне приставала покойная Полина…
– Мы услышали это от… третьего лица. Это лицо случайно видело, как вчера в лесу девица Полина неслась вам на встречу. Прямо как живая.
Рожков набычился и потребовал немедленно показать ему это «лицо». Судя по тону, сделал вывод, что оно принадлежит уроду-садисту, измывавшемуся над его эскизами, а посему неплохо бы превратить его в изрядно побитую морду. Наташка задумалась. Осознание того, что может пострадать невиновный человек, заставило меня в последний раз щелкнуть зубами и тихо проронить:
