— «Та села в омнибус до Монмартра и зашла в кабачок под названием “Бибулус”. Это оказалась мастерская художников, и я поняла, что у меня все легко получится. Облапошить мазил — с этим справится и ребенок».
— До чего самоуверенная особа! — возмутилась мадам Баллю, забирая газету. — «Я сидела в “Утраченном времени” и вдруг увидела старика с кладбища. Мне показалось, что он наблюдает за книжным магазином…» — Я тоже видела, как старик там крутился, и он показался мне подозрительным! — с торжеством в голосе объявила мадам Баллю.
— Я продолжу, отдайте! — закричала мадам Пиньо и так сильно дернула к себе газету, что едва не разорвала ее пополам. — «Я решила вернуться на следующий день, рано утром. Старик был на улице, за ним гналась консьержка». Да это же о вас, мадам Баллю!
— Конечно, я за ним гналась! Он мне нагрубил. Ну-ка, покажите! «Я провела ночь с Ломье, и ему не терпелось возобновить сеансы…»
— Вот потаскуха! — выругалась мадам Пиньо.
— А ведь приходила сюда, как к себе домой. Нет, что ни говорите, но мсье Легри и мсье Мори не… Ладно, сами понимаете, — не договорила она, покосившись на Жозефа, который завладел газетой.
— «Я должна была немедленно убрать того старика. Все бы получилось, но меня заметил маленький сопляк…» Ты слышала, мама?! Маленький сопляк! Это она обо мне! Э-ге-гей! Тут есть мое имя — полностью — Жозеф Пиньо!
— Иисус-Мария-Иосиф! Где?! Покажи мне! — потребовала мадам Пиньо.
— Верните мою газету! — вскричала мадам Баллю.
Каждая тянула газету к себе, и та, разумеется, разорвалась. Растрепанные, побагровевшие от усилий дородные дамы начали обмениваться оскорблениями, а потом пустили в ход кулаки. Жозеф попытался разнять их, и ему досталось от обеих, но он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете: «Мое имя — в газете! Обо мне написали! Валентина может мной гордиться!»
Глава двенадцатая
Солнечный луч падал через застекленную крышу на столик, заваленный кистями и тюбиками краски. На холсте Кэндзи Мори сидел с книгой в кресле, положив ногу на ногу. Казалось, с его улыбающихся губ вот-вот сорвется одна из любимых поговорок. Таша удовлетворенно кивнула, отступила на шаг и добавила капельку белил в уголки глаз, оживив их блеск.
— Что скажешь?
Вооружившись молотком, Виктор сражался со строптивым гвоздем.
— Я пребываю в сомнениях и готов устроить тебе сцену ревности. Ваша дружба кажется мне подозрительной.
— Похоже, мне никогда не понять вас, мужчин. Ты мечтал, чтобы мы подружились, и вот теперь, когда…
— Одно меня утешает — Кэндзи позирует тебе одетым.
— Не будь так уверен, это только начало.
— Ты не в его вкусе, он предпочитает брюнеток. Нинон… — Виктор запнулся. — Как и Айрис, полагаю. Маленькие рыжеволосые женщины не интересуют Кэндзи, он оставляет их мне.
Виктор бросил молоток, Таша положила кисть, и они поцеловались.
— Тебе нравится? — шепнул он ей на ухо.
— Что именно? Поцелуи?
— Да нет же, глупышка, мастерская!
— Будешь обзываться, я вернусь к Хельге Беккер! Конечно, нравится. А знаешь, что здесь лучше всего?
— Это? — спросил он, кивнув на стоявшую в алькове широченную кровать под атласным покрывалом.
Таша покачала головой.
— Туалетная комната?
— Нет.
— Мебель?
Она обвела взглядом два кресла в стиле Генриха IV, канапе эпохи Регентства, стол и стулья в стиле Тюдор, купленные Виктором в аукционном доме на улице Друо.
— Она чудесная, но самый лучший подарок для меня — это водопровод.
— Похоже, мне никогда не понять вас, женщин, — со вздохом изрек Виктор.
В дверь постучали. Пришли Жозеф с матерью. Мадам Пиньо преподнесла Таша корзину фруктов, а ее сын — пальму в горшке с цветочного рынка на острове Сите. Поставив подарки перед голландской печью, девушка расцеловала гостей.
— Я теперь год не буду умываться! — поклялся Жозеф.
— А мсье Мори еще нет? — умильным тоном поинтересовалась мадам Пиньо.
— Мы его подождем, благо, Жермена приготовила нам холодные закуски, — ответил Виктор, указав на тарелки с мясным и куриным паштетом, фуа-гра, кресс-салатом и красным салатом-латуком, миску клубники со взбитыми сливками, пироги и бутылки шампанского.
— Просто, но обильно, — добавил он. — Вы помирились с мадам Баллю?
— Конечно, но это обошлось мне в килограмм апельсинов и пять ливров груш, — буркнула мадам Пиньо.
— А она подарила тебе новую метлу, — заметил Жозеф, косясь на аппетитный паштет.
В дверь снова постучали, и Таша открыла: на пороге стоял юный разносчик с охапкой лилий в руках.
— Здесь проживает мадам… Саша Херсон? Празднуете новоселье?
— Таша, — поправил его Виктор, принимая цветы. — Выпьете с нами бокал шампанского?
— Здесь карточка! — воскликнула Таша. — Они от Кэндзи!
— Нет, благодарю, мсье, я никогда не пью на работе, — сказал посыльный. — Но с удовольствием съем кусочек паштета.
Получив бутерброд, он посторонился, впуская Кэндзи с огромным пакетом.
— Это вам, дорогая, — сказал тот Таша.
— Вы меня балуете. Право, не стоило, ваши цветы великолепны.
Девушка поспешила развернуть подарок и продемонстрировала окружающим чайный сервиз на лакированном подносе.
— Какой красивый! — восхитилась она.
— Семнадцатый век. Ничто не может быть слишком красивым для такой женщины, как вы.
— Но-но, Кэндзи, не увлекайся! — вмешался Виктор.
— А что, если мы приступим к угощению? — предложил Жозеф, желая разрядить атмосферу.
Набрав себе полную тарелку еды, он отошел к пальме и принялся объяснять с полным ртом:
— Ей нужны тепло и свет. Знаете, что я прочел во вчерашнем номере «Пасс-парту»? Мари Тюрнера взяла себе этот странный псевдоним «Пальмира» вовсе не потому, что обожает пальмы. Когда она была маленькой, сиамскую кошку ее бабушки звали Пальмира. Она и фамилию — де Морэ — взяла не с потолка. Угадайте, что это значит. Держу пари, не сумеете! Изумруд! Анаграмма
[31]
. Фантазии этой женщине было не занимать.
Жозеф смущенно умолк, вняв наконец отчаянным знакам Таша, кивавшей на Кэндзи.
— Не стоит говорить о ней в прошедшем времени, — заметил тот. — Она становится звездой. Говорят, поклонники шлют ей в камеру букеты со всех концов Франции. Принц Уэльский дважды в неделю наносит визит в тюрьму, а герцог де Фриуль будто бы сделал предложение руки и сердца. Она даже начала писать мемуары. Надеюсь, мое имя в них упомянуто не будет. — И он с вызовом взглянул на восхищенных его выдержкой собеседников.
