– Вы смеетесь, душечка, – сказала мисс Марпл, – а
ведь это не такой уж плохой способ добраться до истины. На самом-то деле это
интуиция, как нынче говорят, как будто это бог весть какое чудо! Интуиция – это
как привычка читать слова, не складывая их по буковкам. Дитя этого не умеет – у
него слишком мало опыта. Но взрослый человек узнает слово с первого взгляда,
потому что видел его сотни раз. Вы понимаете, что я хочу сказать, викарий?
– Да, – задумчиво протянул я. – Мне кажется, я
уловил смысл. Вы хотите сказать, что, если одно событие напоминает вам какое-то
другое событие, значит, это явление одного порядка.
– Совершенно верно.
– А о чем же, позвольте узнать, напоминает вам убийство
полковника Протеро?
Мисс Марпл вздохнула:
– В том-то вся трудность, что на ум приходит сразу столько
похожих случаев. Например, был такой майор Харгривз, церковный староста,
человек весьма уважаемый и достойный. И все это время он, оказалось, жил на два
дома – содержал бывшую горничную, вы только подумайте! И пятеро ребятишек,
целых пятеро, – это был ужасный удар для его жены и дочери.
Я попытался вообразить полковника Протеро в роли тайного
грешника, но это было выше моих сил.
– Или взять еще случай с прачечной, – продолжала мисс
Марпл. – Мисс Хартнелл такая неосмотрительная – забыла в блузке с оборками
опаловую брошку, да так и отослала в прачечную. А женщина, которая ее взяла,
вовсе не была воровкой, ей эта брошка была ни к чему. Она просто спрятала
брошку в доме у другой женщины и донесла в полицию, что эта особа ее украла.
Все по злобе, только бы насолить человеку. Ненависть – поразительный мотив.
Разумеется, в этом был замешан мужчина. Как всегда.
На этот раз я не сумел разглядеть ни малейшего, даже
отдаленного сходства с нашим делом.
– А то еще дочка бедняги Эльвелла – такое прелестное эфирное
создание – пыталась задушить своего меньшого братца. И случай с деньгами,
которые собрали на пикник для мальчиков из хора (это еще до вас было,
викарий), – их взял органист, просто взял. Жена его запуталась в долгах,
как ни печально. Да, этот случай приводит на память столько других – слишком
много, слишком. До правды докопаться очень трудно.
– Мне бы хотелось узнать, – сказал я, – кто эти
семь человек, которых вы подозреваете?
– Семь человек, которых я подозреваю?
– Вы сказали, что можете назвать семь человек, которые...
в общем, которые будут рады смерти полковника Протеро.
– Да что вы? Ах да, припоминаю.
– И это правда?
– О, разумеется, чистая правда. Но мне не пристало называть
имена. Вы сами легко можете их назвать. Я в этом совершенно уверена.
– Уверяю вас, что я о них понятия не имею. Разве что Летиция
Протеро – только потому, что она, вероятно, получит наследство после смерти
отца. Но подозревать ее в этом нелепо, а кроме нее, мне вообще никто не
приходит на ум.
– А вам, душечка? – спросила мисс Марпл, обращаясь к
Гризельде.
К моему удивлению, моя жена покраснела. В глазах у нее
появился подозрительный блеск, очень похожий на блеск слез. Она сжала обе руки
в кулачки.
– О! – возмущенно вскричала она. – Люди так
отвратительны! Ужасно! Что они болтают! Какие низости они могут выдумать...
Я смотрел на нее с интересом. Подобные вспышки совершенно не
в характере Гризельды. Она поймала мой взгляд и попыталась улыбнуться.
– Не смотри на меня так, будто я диковинная букашка, которую
ты никогда не видел, Лен. Давайте не будем попусту горячиться и отвлекаться от
темы, ладно? Я не верю, что виноват Лоуренс или Анна, а о Летиции вообще речи
быть не может. Нужно найти хоть какую-нибудь улику, которая наведет нас на
след.
– Конечно, записка очень странная, – сказала мисс
Марпл. – Помните, я еще утром сказала, что меня поразило некоторое
несоответствие.
– Насколько я понимаю, записка с замечательной точностью
указывает время совершения преступления, – сказал я. – Но ведь это
вряд ли возможно? Миссис Протеро только что вышла из кабинета. Она едва ли
успела даже дойти до мастерской. Я могу представить только одно объяснение –
убийца, должно быть, посмотрел на свои часы, а они сильно отставали. Это
единственное, что приходит мне в голову.
– А у меня другая мысль, – сказала Гризельда. –
Что, если часы уже были переведены назад – нет, это то же самое – какая я
бестолочь!
– Когда я уходил, они не были переведены, помню, я посмотрел
на свои карманные часы. Но ты права – к нашей теме это никакого отношения не
имеет.
– А вы как думаете, мисс Марпл? – спросила Гризельда.
– Милочка, признаюсь, что я думала вовсе не об этом. Мне
показалось очень любопытным с самого начала то, что было написано в записке.
– А я этого не нахожу, – заметил я. – Полковник
Протеро просто написал, что больше не может ждать...
– В двадцать минут седьмого? – возразила мисс
Марпл. – Ваша служанка Мэри предупредила его, что вы вернетесь не раньше
половины седьмого, и он как будто согласился подождать. И вот в двадцать минут
седьмого он садится и пишет, что «больше ждать не может».
Я во все глаза смотрел на старую даму, проникаясь все
большим уважением к остроте ее ума. Она с необычайной проницательностью
обратила внимание на то, что все мы проглядели. Это и вправду было странно,
чрезвычайно странно.
– Да, – сказал я, – но если бы сверху не было
проставлено время...
Мисс Марпл кивнула.
– Вот-вот, – сказала она, – если бы там не стояло
время!
Я попробовал припомнить то, что видел своими глазами: лист
почтовой бумаги с неровными строчками, а сверху аккуратно выведено «18.20».
Несомненно, эти цифры были совсем не похожи на остальные каракули. Я ахнул.
– А что, если никакого времени там не было
обозначено? – сказал я. – Предположим, полковнику Протеро где-то
около шести тридцати надоело ждать, и он сел писать записку. И пока он сидел за
столом и писал, кто-то проник через окно и...
– Или вошел в дверь, – перебила Гризельда.
– Он бы услышал скрип двери и поднял голову.
– Полковник Протеро был глуховат, как вы, должно быть, помните, –
сказала мисс Марпл.
– Да, вы правы. Он все равно не услышал бы. Но неважно, как
убийца проник в комнату, – он подкрался к полковнику Протеро и застрелил
его. Потом увидел записку и часы, и у него родилась идея. Он написал сверху на
письме «18.20», а часы перевел на восемнадцать двадцать две. Это была
остроумная мысль. Он создал себе, по крайней мере так он полагал, железное
алиби.
