– Вы могли бы их лечить?
– Мы вылечили бы их. Какая удивительная мысль! Вы
когда-нибудь интересовались статистикой преступности? Нет? Очень немногие ею
интересуются. А я ее изучал. Вас поразило бы количество несовершеннолетних
преступников – опять дело в железах, понимаете? Юный Нийл, убийца из
Оксфордшира, убил пять маленьких девочек, прежде чем его задержали. Хороший
мальчик, никогда никаких проступков за ним не водилось. Лили Роуз, девчушка из
Корнуэлла, убила своего дядю за то, что он не разрешал ей объедаться конфетами.
Ударила его молотком для разбивания угля, когда он спал. Ее отослали домой, и
она через две недели убила свою старшую сестру из-за какой-то пустяковой обиды.
Конечно, их не приговаривали к повешению. Отослали в исправительные заведения.
Может, они с возрастом исправились, а может, и нет. Девочка, во всяком случае,
вызывает у меня сомнение. Ничем не интересуется, обожает смотреть, как режут
свиней. Вы знаете, на какой возраст падает максимум самоубийств? На пятнадцать-шестнадцать
лет. От самоубийства до убийства не так уж далеко. Но ведь это не моральный
порок, а физический.
– Страшно слушать, что вы говорите!
– Нет, просто это для вас внове. Приходится смотреть прямо в
лицо новым, непривычным истинам. И соответственно менять свои понятия. Однако
порой это сильно осложняет жизнь.
Он сидел, сурово нахмурясь, словно придавленный необъяснимой
усталостью.
– Хэйдок, – сказал я, – если бы вы подозревали,
если бы знали, что некто совершил убийство, вы предали бы этого человека в руки
закона или постарались выгородить его?
Воздействие этого вопроса превзошло мои ожидания. Хэйдок
вспылил и бросил мне подозрительно и сердито:
– Почему вы это спросили, Клемент? Что у вас на уме?
Выкладывайте начистоту.
– Признаюсь, я ничего определенного не имел в виду, –
смущенно ответил я. – Но ведь мы сейчас только об убийстве и говорим. Я
просто хотел узнать, как бы вы отнеслись к этому, если бы случайно угадали
правду, вот и все.
Его гнев улегся. Он снова устремил взгляд прямо перед собой,
как будто старался прочесть ответ на мучительную загадку, рожденную его
собственным мозгом.
– Если бы я подозревал, если бы знал – я исполнил бы свой
долг, Клемент. По крайней мере, я на это надеюсь.
– Вопрос только в том, что бы вы сочли своим долгом?
Он взглянул мне в глаза, но я не смог ничего прочесть в его
взгляде.
– Этот вопрос встает перед каждым человеком рано или поздно,
Клемент. И каждый принимает решение лично.
– Значит, вы не знаете?
– Не знаю...
Я счел за благо переменить тему.
– Мой племянник – вот кто получает от всего этого бездну
удовольствия, – заметил я. – Все забросил, рыскает в поисках следов и
окурков.
Хэйдок улыбнулся.
– Сколько ему лет?
– Шестнадцать исполнилось. В этом возрасте трагедии всерьез
не воспринимаются. В голове только Шерлок Холмс да Арсен Люпен.
Хэйдок задумчиво сказал:
– Красивый малый. А что вы с ним собираетесь делать дальше?
– Университет, боюсь, мне не по карману. Сам он хочет пойти
в торговый флот. В военные моряки его не взяли.
– Да, жизнь там не сахар, но ведь он мог выбрать и похуже.
Да, это еще не самое плохое.
– Мне пора бежать! – воскликнул я, бросив взгляд на
часы. – Я почти на полчаса опаздываю к ленчу!
Когда я пришел, мое семейство как раз усаживалось за стол.
Они потребовали полного отчета о том, чем я занимался утром, и я все им
доложил, чувствуя, однако, что мой рассказ звучит как-то неинтересно, буднично.
Деннису, правда, очень понравился пассаж про телефонный
звонок к миссис Прайс Ридли, и, когда я описывал нервное потрясение, которое
потребовало успокоительного в виде терносливовой наливки, он так и покатывался
со смеху.
– Так ей и надо, старой греховоднице, – заявил
он. – Самая заядлая сплетница в округе. Жаль, что не мне пришло в голову
позвонить ей и напугать до полусмерти. Слышь, дядя Лен, а не вкатить ли ей
вторую дозу, как ты думаешь?
Я поспешно стал его убеждать даже и не думать об этом. Нет
ничего опаснее, чем благие намерения молодежи, которая проявляет сочувствие и
искренне старается помочь вам.
Настроение Денниса вдруг резко переменилось. Он нахмурился и
напустил на себя вид светского льва.
– Я почти все утро провел с Летицией, – сказал
он. – Знаешь, Гризельда, она и вправду очень огорчена. Не хочет показывать
виду, конечно. Но она очень огорчена.
– Хотелось бы верить, – сказала Гризельда, тряхнув
головкой.
Гризельда не особенно любит Летицию Протеро.
– По-моему, ты несправедлива к Летиции, вот что.
– Ты так думаешь? – сказала Гризельда.
– Сейчас почти никто не носит траур.
Гризельда промолчала, и я тоже. Деннис не унимался:
– Она почти ни с кем не может поделиться, но со мной-то она
говорила. Эта история ее жутко взволновала, и она считает, что надо что-то
предпринимать.
– Она скоро убедится, – сказал я, – что инспектор
Слак разделяет ее мнение. Он сегодня собирается зайти в Старую Усадьбу, вполне
вероятно, что от усердия в поисках истины он сделает жизнь тех, кто там живет,
совершенно невыносимой.
– А как ты думаешь, в чем истина, Лен? – внезапно
спросила моя жена.
– Трудно сказать, дорогая моя. Сейчас я вообще не знаю, что
и думать.
– Ты, кажется, говорил, что инспектор собирается проследить,
откуда тебе звонили, когда вызвали к Абботам?
– Да.
– А он сумеет? Ведь это очень трудно сделать, да?
– По-моему, вовсе не трудно. На центральном коммутаторе
отмечают все звонки.
– О! – И моя жена надолго задумалась.
– Дядя Лен, – сказал мой племянник, – с чего это
ты так набросился на меня сегодня утром, когда я пошутил, что ты, мол, хотел,
чтобы полковника Протеро кто-то прикончил?
– А потому, – сказал я, – что всему свое время. У
инспектора Слака чувство юмора отсутствует. Он принял твои слова за чистую
монету, он может подвергнуть Мэри перекрестному допросу и выправить ордер на
мой арест.
– Он что, не понимает, когда его разыгрывают?
– Нет, – сказал я. – Не понимает. Он добился
своего теперешнего положения неустанным трудом и служебным рвением. У него не
оставалось времени на маленькие радости.
– Он тебе нравится, дядя Лен?
