– Она терпеть его не может, – с непререкаемым апломбом
заявил Деннис. – Сама мне сказала.
Никогда не слышал такого сочувственного молчания, каким
Гризельда ответила на эти слова.
Я пошел к себе в кабинет. Меня до сих пор охватывал озноб,
когда я переступал его порог. Необходимо было преодолеть это ощущение. Я знал,
что если я не справлюсь с собой, то уже никогда не смогу пользоваться
кабинетом.
Погруженный в раздумья, я медленно подошел к письменному
столу. Вот здесь сидел Протеро – румяный, энергичный, самодовольный, и вот
здесь, в короткий миг, его поразили насмерть. Преступник стоял вот здесь, на
том месте, где сейчас стою я.
Итак, Протеро больше нет...
Вот и перо, которое он держал в руке.
На полу темноватое пятно: ковер отослали в чистку, но кровь
пропитала доски пола.
Меня пробрала дрожь.
– Нет, не могу оставаться в этой комнате, – сказал я
вслух. – Не могу здесь быть.
Вдруг мне в глаза бросилось небольшое ярко-голубое пятнышко.
Я наклонился. Под столом лежала какая-то вещица. Я ее поднял.
Положив эту вещицу на ладонь, я осторожно ее разглядывал.
Вошла Гризельда.
– Забыла тебе сказать, Лен. Мисс Марпл приглашает нас зайти
сегодня вечером, после обеда. Поразвлечь племянника. Она опасается, что ему тут
скучно. Я обещала, что мы придем.
– Прекрасно, милая.
– Что это ты рассматриваешь?
– Ничего. – Я сжал пальцы в кулак, посмотрел на жену и
сказал: – Если уж и ты не сумеешь развеселить мистера Рэймонда Уэста, значит,
ему угодить невозможно.
Моя жена сказала: «Как тебе не стыдно, Лен» – и покраснела.
Она ушла, и я снова разжал пальцы.
У меня на ладони лежала сережка с голубой бирюзой,
окруженной мелким жемчугом.
Драгоценность была необычная, довольно приметная, и я помнил
совершенно точно, где видел ее в последний раз.
Глава 21
Не стану утверждать, что когда-либо испытывал особую
симпатию к мистеру Рэймонду Уэсту. Я знаю, что его считают прекрасным
прозаиком, а стихи принесли ему широкую известность. У него в стихах нет ни
одной заглавной буквы; как я понимаю, это основной признак авангардизма
[26]
. Все его романы о пренеприятных людях, влачащих неимоверно
жалкое существование.
Он по-своему, несколько покровительственно, любит «тетю
Джейн», которую часто прямо в глаза зовет «Пережиток».
Она слушает его разглагольствования с весьма лестным
вниманием, и, хотя у нее в глазах иногда мелькает насмешливый огонек, я уверен,
что он никогда этого не замечает.
С решительностью, которая могла бы польстить самолюбию, он
обратил все свое внимание на Гризельду. Они обсудили современные пьесы, потом
заговорили о современных вкусах в декоративном искусстве. Хотя Гризельда
притворно посмеивается над Рэймондом Уэстом, мне кажется, что она поддается
чарам его красноречия.
Я беседовал с мисс Марпл (о чем-то совсем скучном), и до
меня не один раз доносилась фраза: «Вы похоронили себя в этой глуши». Наконец
этот рефрен начал действовать мне на нервы. У меня внезапно вырвалось:
– Вы считаете, что мы здесь безнадежно отстали от жизни?
Рэймонд Уэст взмахнул рукой с зажатой в пальцах сигаретой.
– Я считаю Сент-Мэри-Мид, – многозначительно отчеканил
он, – лужей со стоячей водой.
Он взглянул на всех вызывающе, ожидая возражений, но никто
не возмутился; мне кажется, это его разочаровало.
– Сравнение не очень удачное, милый Рэймонд, – живо
отозвалась мисс Марпл. – Мне кажется, если посмотреть в микроскоп на каплю
воды из стоячей лужи, жизнь там, наоборот, так и кипит.
– Конечно, там кишит всякая мелочь, – сказал литератор.
– Но ведь это тоже жизнь, в принципе мало отличающаяся от
всякой другой, – сказала мисс Марпл.
– Вы равняете себя с инфузорией из стоячей лужи, тетя Джейн?
– Мой милый, это же основная мысль твоего последнего романа,
я запомнила.
Остроумные молодые люди обычно не любят, когда их
собственные изречения обращают против них. Рэймонд Уэст не был исключением из
этого правила.
– Я говорил совсем не о том, – отрезал он.
– Жизнь в общем везде одинакова, – продолжала мисс
Марпл своим негромким, спокойным голосом. – Человек рождается, потом
растет, взрослеет, сталкивается с другими людьми, обкатывается, как галька,
потом женится, появляются новые дети...
– А финал один – смерть, – подхватил Рэймонд
Уэст. – И не всегда имеется свидетельство о смерти. Порой умирают заживо.
– Раз уж мы заговорили о смерти, – сказала
Гризельда. – Вы знаете, что у нас здесь произошло убийство?
Рэймонд Уэст взмахнул сигаретой, отметая убийство одним
жестом.
– Убийство – это так грубо, – сказал он. – Меня
это не интересует.
Я ни на минуту не поверил его словам. Как говорят, весь мир
любит любовь; переиначьте эту пословицу применительно к убийству, и она станет
еще более правдивой. Это истинная правда: ни один человек не останется
равнодушным к убийству. Люди простые, как я и Гризельда, откровенно в этом
признаются, а такие, как Рэймонд Уэст, непременно должны поломаться, напустить
на себя притворную скуку, хотя бы на первые пять минут.
Однако мисс Марпл выдала племянника, заметив:
– Мы с Рэймондом во время обеда только об этом и говорили.
– Я всегда интересуюсь местными новостями, – поспешил
вмешаться Рэймонд. Он одарил мисс Марпл ласковой, снисходительной улыбкой.
– А у вас есть своя версия, мистер Уэст? – спросила
Гризельда.
– Если рассуждать логически, – сказал Рэймонд Уэст, в
который раз помахивая своей сигаретой, – Протеро мог убить только один
человек.
К его удовольствию, мы замерли, ловя каждое слово.
– Кто? – спросила Гризельда.
– Викарий, – ответил Рэймонд, обличающе нацелив на меня
палец.
Я опешил.
– Само собой, я знаю, что вы его не убивали, – успокоил
он меня. – Жизнь никогда не соответствует идеалу. Подумайте, какая
блестящая драма, как это естественно: церковный староста злодейски убит в
кабинете викария самим викарием. Что за прелесть!
