– Браконьер, только что из тюрьмы. Он на все способен.
– Неужели вы думаете, что он застрелил полковника
Протеро? – полюбопытствовал я.
У Хоуза укоренилась привычка никогда не отвечать прямо «да»
или «нет». В последние дни я несколько раз ловил его на этом.
– Разве вам не кажется, сэр, что это единственный возможный
ответ?
– Насколько мне известно, – сказал я, – против
него нет ни одной, даже самой малой, улики.
– А угрозы? – живо возразил Хоуз. – Вы забыли – он
грозился отомстить.
Мне до смерти надоело слушать про угрозы Арчера. Насколько я
понимаю, их попросту никто не слышал, прямых свидетельств нет, одни слухи.
– Он собирался свести счеты с полковником Протеро. Напился
для храбрости и застрелил его.
– Это чистейшие домыслы, – сказал я.
– Но вы признаете, что это вполне вероятно?
– Нет, не признаю.
– Но все-таки он имел такую возможность?
– Возможность – да.
Хоуз бросил на меня косой взгляд.
– А почему вы считаете, что это маловероятно?
– А потому, – сказал я, – что Арчеру и в голову бы
не пришло стрелять из револьвера. Не то оружие.
Хоуза, кажется, озадачили мои доводы. Он явно ожидал
возражений иного рода.
– И вы всерьез думаете, что это реальное подтверждение
невиновности Арчера? – спросил он неуверенно.
– На мой взгляд, это полностью исключает виновность
Арчера, – сказал я.
Убедившись в том, что я твердо держусь своего мнения, Хоуз
больше не спорил. Он еще раз поблагодарил меня и ушел.
Я проводил его до входной двери и на столике в холле заметил
четыре письма. В них было что-то общее.
Почерк, почти несомненно, женский. Одинаковая надпись. «С
посыльным, срочно». Единственное различие, которое мне бросилось в
глаза, – то, что одно было гораздо грязнее остальных.
Это сходство на минуту заставило меня испытать забавное
ощущение, что у меня двоится, нет, четверится в глазах.
Мэри вышла из кухни и увидела, как я с изумлением
рассматриваю эти записки.
– Принесли после ленча, – сообщила она, не дожидаясь
расспросов. – Кроме одного. Одно я вынула из ящика.
Я кивнул, собрал письма и понес их к себе в кабинет.
В первом из них было написано:
«Дорогой мистер Клемент, до меня дошли некоторые сведения,
которые я хотела бы сообщить вам. Это касается смерти бедного полковника
Протеро. Я была бы очень благодарна за совет – обращаться ли мне в полицию или
нет. После безвременной кончины моего дорогого супруга я так боюсь всякой
суеты. Не могли бы вы зайти ко мне сегодня днем на несколько минут?
Искренне ваша,
Марта Прайс Ридли».
Я открыл второе письмо:
«Дорогой мистер Клемент, я в такой тревоге – у меня от
волнения все в голове перепуталось, прямо не знаю, как быть. Я услышала нечто
очень важное, так мне кажется. Но при одной мысли, что придется иметь дело с
полицией, я прихожу в ужас. Я в полном отчаянии и растерянности. Не сочтите за
труд, дорогой викарий, заглянуть ко мне на минутку и разрешить все мои сомнения
и затруднения. Вы для всех нас такой чудесный утешитель в горестях!
Извините за беспокойство.
Искренне ваша,
Каролина Уэзерби».
Я почувствовал, что содержание третьего письма могу,
пожалуй, угадать, не читая.
«Дорогой мистер Клемент, до меня дошло нечто чрезвычайно
важное. Я считаю, что вы должны узнать об этом первый. Зайдите ко мне сегодня в
любое время. Я буду ждать».
Это воинственное послание было подписано: «Аманда Хартнелл».
Я вскрыл четвертое письмо. По милости судьбы, я получал
очень мало анонимных писем. Я думаю, что анонимное письмо – самое низкое и
жестокое оружие. То, что я держал в руках, не было исключением. Несмотря на
старания выдать его за послание малограмотного человека, отдельные фразы
заставили меня в этом усомниться.
«Дорогой викарий, я думаю, вам нада знать, што Творится.
Вашу леди видели, как она выходила из дома мистера Реддинга, украдкой. Сами
понимаете, в чем тут Дело. Между ними Што-то есть. Думаю, вам нада знать.
Друг».
У меня вырвался негромкий возглас отвращения, я скомкал
бумагу и швырнул ее в камин. В эту минуту вошла Гризельда.
– Что это ты выбрасываешь с таким презрением? –
спросила она.
– Грязь, – сказал я.
Я вынул спичку из кармана, чиркнул и наклонился к каминной
решетке. Но Гризельда меня опередила. Она наклонилась, подняла скомканную
бумажку и разгладила ее, прежде чем я успел ей помешать.
Она прочла, вскрикнула и гадливо отбросила ее мне обратно,
отвернув лицо. Я снова чиркнул спичкой и стал следить, как бумага горела.
Гризельда отошла от меня. Она стояла у окна и смотрела в
сад.
– Лен, – сказала она, не оборачиваясь.
– Да, милая.
– Я хочу тебе что-то сказать. Не мешай, я так хочу.
Пожалуйста! Когда Лоуренс Реддинг сюда приехал, я сделала вид, что мы с ним
едва знакомы. И ты мне поверил. А это неправда. Я... в общем, я его давно
знала. Честно говоря, еще до того, как я встретилась с тобой... и даже
была в него влюблена. Мне кажется, в Лоуренса почти все влюбляются. И я... было
время, когда я вела себя как дурочка. Не подумай, что я писала ему
компрометирующие письма или делала глупости, как в романах. Но я была к нему
очень неравнодушна.
– Почему же ты мне не сказала? – спросил я.
– Ну! Потому! Сама не знаю... из-за того, что ты иногда
бываешь такой глупый, прямо на себя не похож. Подумаешь, раз ты меня намного
старше – это не значит, что я должна... что мне должны нравиться другие
мужчины. Я подумала, что ты начнешь мучиться, раздумывать, – проще было
скрыть от тебя эту дружбу с Лоуренсом.
– Ты очень ловко умеешь скрывать, – сказал я,
вспоминая, что она говорила мне в этой самой комнате на прошлой неделе и какая
искренность звучала в ее голосе.
– Правда, мне всегда удавалось скрывать, что хочу. Мне это
даже нравится. – Она сказала это с детским удовольствием. – Я тебе
говорю чистую правду. Про Анну я не догадывалась и ломала голову, почему это
Лоуренс так изменился – совсем, понимаешь, совсем не обращает на меня внимания.
Я к этому не привыкла.
Молчание.
– Ты все понял, Лен? – с беспокойством спросила
Гризельда.
– Да, – ответил я. – Понял.
