Но я никак не мог взять в толк, что привело такую женщину,
как миссис Лестрэндж, в Сент-Мэри-Мид. Этот вопрос с каждым днем мучил меня все
больше. Она была светской женщиной до мозга костей и тем не менее решилась
похоронить себя в нашей деревенской глуши.
При ясном свете, озарявшем гостиную, я смог впервые
рассмотреть ее как следует.
Она была очень высокого роста. Волосы золотистые, с
рыжеватым оттенком. Брови и ресницы темные – то ли от природы, то ли подкрашены
– об этом мне трудно судить. Если она и подкрашивала их слегка, как мне
показалось, то делала это артистически. В ее лице, когда оно было спокойно,
было что-то от сфинкса
[11]
, а глаза у нее были совершенно
необыкновенные, я ни у кого таких не видел – они казались почти золотыми.
Одета она была безукоризненно и держалась с
непринужденностью, обнаруживавшей отличное воспитание, но все же в ней сквозило
что-то, не совпадавшее с этим образом, и это меня смущало. Сразу чувствовалось,
что она окружена тайной. Мне вспомнилось слово, которое сказала Гризельда:
роковая. Глупость, конечно, и все же – так ли уж это глупо? Мне пришла в голову
непрошеная мысль: «Эта женщина ни перед чем не остановится».
Мы беседовали о самых обычных вещах – о картинах, книгах,
старых соборах. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что миссис Лестрэндж
хотела сказать мне что-то еще – не то, о чем мы говорили.
Несколько раз я ловил ее взгляд, устремленный на меня со
странной робостью, как будто она никак не могла собраться с духом и решиться на
что-то. Она старалась вести беседу только на отвлеченные темы. Ни разу не
упомянула мужа, друзей или родных. Но из ее глаз ни на минуту не исчезало
странное выражение, словно мольба о помощи. Казалось, ее глаза вопрошают:
«Можно ли вам все сказать? Я так этого хочу. Неужели вы не поможете мне?»
Но это выражение постепенно угасло – быть может, я просто
вообразил себе все это. Я почувствовал, что мной начинают тяготиться. Встал и
распрощался. Выходя из комнаты, я оглянулся и поймал ее пристальный,
недоуменный, мучительный взгляд. Повинуясь внезапному наитию, я вернулся:
– Если я могу вам чем-то помочь...
Она нерешительно проговорила:
– Вы очень добры...
Мы оба смолкли. Потом она сказала:
– Я сама не знаю. Это очень сложно. Нет, я думаю, что мне
уже никто не поможет. Но благодарю вас за участие.
Видимо, она приняла окончательное решение, и мне оставалось
только одно – уйти. Но, уходя, я не мог отделаться от сомнений. Здесь, в
Сент-Мэри-Мид, мы не привыкли к роковым тайнам.
В подтверждение тому я подвергся нападению, едва успел
затворить калитку. Мисс Хартнелл умеет мастерски налетать на вас и отрезать все
пути к отступлению.
– Я вас видела! – возопила она с тяжеловесной
игривостью. – И я просто вне себя от любопытства. Теперь-то вы нам все
откроете!
– О чем это?
– О загадочной особе! Она вдова или у нее есть муж?
– Простите, ничего не могу сказать. Она мне не говорила.
– Что за странность! Она непременно должна была об этом
упомянуть, хотя бы ненароком. Можно подумать, будто что-то заставляет ее
молчать, вам не кажется?
– Честно говоря, нет.
– Ах! Милая мисс Марпл верно сказала, что вы человек не от
мира сего, дорогой викарий. Скажите, а с доктором Хэйдоком она давно знакома?
– Она об этом не говорила, ничего не могу сказать.
– Вот как? А о чем же вы вообще разговаривали, если не
секрет?
– О картинах, музыке, книгах, – честно перечислил я.
Мисс Хартнелл, для которой любой разговор ограничивается
перемыванием чужих косточек, взглянула на меня подозрительно и недоверчиво.
Пока она собиралась с мыслями, я воспользовался этой паузой, пожелал ей доброй
ночи и быстро зашагал прочь.
Я навестил прихожан в деревне и вернулся домой через садовую
калитку, пробравшись мимо опасной засады, которая могла поджидать меня в саду
мисс Марпл, хотя и не представлял себе, как до нее могли бы дойти новости о
моем посещении миссис Лестрэндж – это было выше человеческих возможностей.
Запирая калитку, я подумал, что надо бы заглянуть в
сарайчик, который использовал молодой Лоуренс Реддинг за неимением мастерской,
и поглядеть своими глазами на портрет Гризельды.
Я и представить себе не мог, что в мастерской кто-то есть.
Оттуда не доносилось ни звука, а мои шаги заглушала трава.
Я открыл дверь и застыл на пороге, совершенно огорошенный. В
мастерской оказались двое: мужчина, обняв женщину, страстно ее целовал.
Эти двое были художник Лоуренс Реддинг и миссис Протеро.
Я поспешно отступил и скрылся в своем кабинете. Там я уселся
в кресло, вытащил свою трубку и принялся обдумывать увиденное. Это открытие
поразило меня как гром с ясного неба. Особенно после сегодняшнего разговора с
Летицией: я был в полной уверенности, что между ней и молодым человеком
зародились какие-то отношения. Более того, я был убежден, что она и сама так
думает. И я готов был дать голову на отсечение, что она не догадывается о
чувствах художника к ее мачехе.
Пренеприятнейший переплет! Я поневоле отдал должное мисс
Марпл. Она-то не дала себя провести и достаточно точно представляла истинное положение
вещей. Я абсолютно неверно истолковал красноречивый взгляд, который она бросила
на Гризельду.
Мне самому и в голову бы не пришло подозревать миссис
Протеро. Было в ней что-то от жены Цезаря, которая выше подозрений
[12]
, –
спокойная, очень замкнутая. В такой женщине ни за что не заподозришь склонности
к сильным чувствам.
Когда мои размышления дошли до этого места, в дверь кабинета
постучали. Я встал и подошел к двери. За ней стояла миссис Протеро. Я отворил
дверь, и она вошла, не дожидаясь приглашения. Миссис Протеро прошла через
комнату и без сил опустилась на диван: ей явно не хватало воздуха.
Было такое впечатление, что передо мной сидел совершенно
незнакомый мне человек. Спокойная, замкнутая женщина исчезла. На ее месте было
загнанное, задыхающееся существо. Впервые я оценил ее красоту.
Она была шатенка с бледным лицом и очень глубоко посаженными
серыми глазами. Сейчас она раскраснелась, грудь ее вздымалась. Казалось, статуя
внезапно стала живой женщиной. Я даже заморгал от этого превращения, как от
яркого света.
