Когда в ресторане в очередной раз зазвучало телефонное «там-пам-парам-пам», народ просто взбеленился. Это бреньканье достало всех до нервной почесухи – и ведь в самое неподходящее время звонит! Вот как только апофеозный момент обрисуется и публика замрет в напряжении – так обязательно эта хрень запиликает!
– Ой, Миш, прости… Мы думали…
Оказалось, что на Никифорова орали совершенно зря. Потому как тот к мобильнику даже не потянулся. Это Кац, только что включивший свой аппарат, уже вовсю трындел по телефону.
Ну, как трындел… Мычал, кивал и бледнел на глазах.
– Угу… Угу… Спасибо… Сколько? Хорошо. Угу…
Он стоял чуть сгорбившись, тупо глядя в пол и нервно прикусывая губу.
– Да… Когда? Хорошо. Вы предоставите документы? Хорошо. Я все понял, жду электронную почту. Да, до свидания.
Нажал кнопку отбоя, убрал телефон в карман и очень медленно, словно не понимая, где находится, поднял глаза на Никифорова: – Так это ты, сволочь?..
Ни орать, ни скандалить сил у Каца не было. Он просто смотрел на замершего в кресле друга-олигарха глазами старого побитого пса – с безнадегой и бездонной болью в глазах. – Ну зачем?.. Можно же было договориться…
От этих слов Никифорова аж подкинуло – словно мощная стальная пружина вытолкнула его из кресла. Олигарх одним прыжком подлетел к Кацу и, сжав кулаки, разорался – истерично, брызгая слюной и размахивая руками:
– Да с тобой нельзя договориться! Я же тебя умолял продать мне этот завод, я деньги за него хорошие предлагал, и ты знал, как он мне нужен! «Прости, Мишаня, такая корова нужна самому», – передразнивая Каца, прогундосил высокий олигарх. – Да на хер он тебе не сдался! Ты же в итоге все равно его продавать решил, как только деньги понадобились! А мне он именно тогда был нужен!
Никто из присутствующих не понимал, о чем идет речь. Но все видели, как трясет этих двух богатых мужиков – одного от отчаяния, а второго от неконтролируемой, слепой ярости.
На Каца было страшно смотреть – в его глазах дрожали слезы, руки тряслись, он то и дело пытался сказать что-то, но голос его срывался.
А высоченный Никифоров орал так, что дрожали хрустальные подвески на люстре. Орал какие-то совершенно бессвязные слова, кидался на осунувшегося Каца с кулаками – и словно ударялся о невидимую стену.
– Ты… Это ты во всем виноват! Мориша, сучка, откуда-то все узнала! Она приперлась ко мне, требовала денег! А я не мог допустить, чтобы сделка сорвалась, я столько сил потратил, столько времени! Мне нужен этот завод, понимаешь, нужен! Я же сказал ей, что платить не буду, нет же, эта дура сюда приперлась, она меня к стенке прижала! А ты уперся как баран! Это ты виноват!
Кац закрыл глаза.
Он простоял так недолго – минуты три, но окружающим показалось, что прошла вечность. Все молчали – и только Никифоров никак не мог угомониться.
Наконец, глубоко вздохнув, Михаил Романович Кац сжал кулаки, глубоко вздохнул и, открыв глаза, посмотрел на Никифорова. В упор. Молча.
Того как ледяной водой окатили. Он осекся и замер с открытым ртом.
– Ты, ссука, сорвал мне охеренную сделку. Ты запугал моих партнеров. Ты убил мою женщину. И что я теперь должен с тобой сделать? – Интонация Каца никак не вязалась с тем, что он говорил. Спокойные фразы осколками впивались в Ники форова – и тот буквально съеживался от этих слов.
Не спуская глаз с притихшего партнера по бизнесу, Кац вытащил из кармана мобильник, бестолково покрутил его пальцами, потом, словно вспомнил что-то, забавно хлопнул себя ладонью по лысине – и началась война по всем фронтам.
Вы когда-нибудь видели, как люди теряют миллионы долларов? Вот стоит перед вами простой русский олигарх и стремительно беднеет на ваших глазах – случалось вам такое наблюдать?
А Элка в тот день увидела. Только она не сразу поняла, что тут происходит. А все остальные – поняли.
– Алло? Да. Сделку по заводу отменить. Нет. Я сказал. Свяжись со Звонаревым, скажи, что я принимаю его условия. Ты тупой? Раз нет, значит, делай что сказали. Ага, жду звонка.
Отбой. Следующий звонок:
– Мне улететь отсюда нужно. Ага, до Якутска мне перелет организуй в ближайшее время. В самое ближайшее, я сказал. Нет, вернусь через пару дней, если все, конечно, получится. Давай, жду звонка.
Опять отбой. Опять звонок:
– Степаныч, родной, здорово! – на этот раз Кац заговорил как-то очень бодро. А вот Никифоров, услышав «Степаныч», наоборот, скис окончательно. – Ты еще не передумал заводик мой прикупить? Да ладно, не меньжуйся, я в курсе про твои терки с Никифоровым. Да нормально все, не бзди. Короче, Мишаня уже не в игре, а Звонарев готов заплатить на двадцать процентов больше твоего. Так что решай – либо ты ценник перебиваешь, либо все конкурентам уйдет. Ты же знаешь, как я тебя уважаю, поэтому сам лично звоню предупреждаю, чтобы ты, старый хрыч, потом не гундел, что я тебя мимо кассы пустил. Так что думай давай. Если ты больше заплатишь, я все бумаги хоть завтра готов подписать. Ага, договорились. Давай, жду звонка. Но недолго жду – два дня максимум. Жене привет передавай!
Передавая привет жене неведомого Степаныча, Кац хрюкнул и, еще раз пять сказав «Ага… Давай… Звони…», наконец повесил трубку.
– Ты все понял? Вот так-то. – Последние слова Кац адресовал Никифорову.
Тот обреченно кивнул, вытер ладонью вспотевший лоб, добрел до своего кресла и рухнул в него – безвольно, как тряпичная кукла.
И даже тупенькая Идея не подала голоса. Ибо в такие моменты задавать вопросы точно было не надо. Это даже она поняла.
Ой, как же Кац напился-то в тот вечер! В слюни, в лоскуты, в хлам. До безобразного состояния и крушения полок с посудой. До небольшой потасовки с официантом и попытки выкинуть в окно одну из своих рыбешек. Он даже спьяну предложил Ёлке выйти за него замуж. А потом уснул, пристроив физиономию в чей-то диетический салат.
А имел право – поводов у мужика было более чем до фига.
Задушить Никифорова Мишаня Кац не успел. Вовремя вмешались французские полицейские. Честь им и хвала за это, иначе очередного убийства точно не удалось бы избежать.
А ведь все шло именно к такой развязке.
Сначала Кац держал себя в руках – он разговаривал совершенно спокойно, ровным, каким-то потусторонним голосом. А Никифоров слушал… не то чтобы безразлично… казалось, он вообще его не слушал. Просто сидел в глубоком кресле и глядел куда-то в дальний угол ресторанного зала. Слова маленького Михаила проходили сквозь него и пыльными облаками таяли в свежем альпийском воздухе. Кац вещал отстраненным голосом патефонного диктора, а Никифоров тупил, упиваясь своим отчаянием и безвыходностью ситуации.
Но в какой-то момент Кац все-таки сорвался. Наверное, у него просто закончился запас терпения. Или нервы сдали. Или он просто не смог больше сдерживаться. Что, в принципе, все одно и то же.
