— Но ведь можно воспользоваться и калиткой, — сказал Иисус.
— Это правда. Пойдем же поищем ее.
Мы двинулись вдоль ограды и шли, пока не увидели калитку из толстых бронзовых прутьев, сквозь которые нетрудно было разглядеть прелестный сад, большой дом из белого мрамора, напоминающий римские виллы, с изящными коринфскими колоннами. Над калиткой висела кипарисовая ветка — знак того, что в этом доме траур. Вокруг не наблюдалось ни одной живой души, и ничто вроде бы не мешало нам воспользоваться калиткой, если не принимать во внимание табличку с надписью на латыни «Cave canem»,
[10]
повторенной на арамейском, халдейском и греческом.
— Видно, собака и впрямь злая, раз сподобилась столь многоязыкого уведомления, — сказал я. — Прежде чем мы дадим о себе знать и встретим, возможно, не самый радушный прием, надо на всякий случай постараться уже сейчас собрать побольше сведений. Давай попробуем взглянуть снаружи на окно библиотеки.
— А как узнать, какое из окон нам нужно, ведь мы не знаем внутреннего расположения комнат? — спросил Иисус.
— Филипп сказал, что ранняя Аврора всегда заставала Эпулона работающим в библиотеке, значит, окно библиотеки выходит на восток.
Мы снова пошли вдоль ограды и наконец очутились там, куда должно, судя по всему, выходить окно, хотя и там высота ограды не позволяла определить, насколько точны мои догадки.
— Залезай ко мне на плечи, — велел я мальчику, — и скажи, что ты видишь.
Иисус так и сделал, но глаза его все равно оставались ниже уровня стены, и тогда он попросил поднять его еще чуть-чуть повыше, а поскольку он очень легкий, я взял его за щиколотки и приподнял настолько, чтобы он мог вскарабкаться на стену. Я спросил, что он видит, и он ответил:
— Погоди. Листья смоковницы загораживают дом. Сейчас я попробую отодвинуть ветку и тогда…
Вдруг я услышал крик, потом шлепок и слабый голосок:
— Будь проклята эта смоковница! Да не будет же впредь от тебя плода вовек!
— О Юпитер! Ты ушибся?
— Несколько царапин да прореха на хитоне. Вытащи меня поскорее отсюда, раббони, пока не прибежала собака.
Я проделал весь путь в обратном направлении и, дойдя до калитки, влез на решетку, уцепившись за прутья, и стал громко кричать, чтобы привлечь внимание кого-нибудь из слуг или же, в крайнем случае, собаки.
Собака так и не появилась, но на вопли мои вышла девушка, фигурой и лицом подобная богине, и, остановившись на безопасном расстоянии, спросила стыдливо и с опаской, кто я такой и почему веду себя так дерзко.
— Не бойся, о прекрасная и румяноланитная дева, — ответил я. — Мое имя Помпоний Флат, я римский гражданин знатного происхождения. И если теперь ты видишь меня оборванным и несчастным, то только потому, что страстное желание познать тайны Природы привело меня в эти земли, далеко от моей милой отчизны и родных мне людей. В погоне за знаниями я попадал в бесчисленные переделки и страдал разными недугами, последний из которых может внезапно дать о себе знать, если только я не перестану вопить и трясти решетку. А теперь, когда ты узнала, кто я такой, ответь на самый неотложный из моих вопросов: где собака?
— Какая собака? — спросила румяноланитная дева.
Не слезая с решетки, я указал ей на грозную табличку.
— Сдохла где-то год тому назад. Но почему это тебя так волнует?
— Сперва скажи мне, кто ты такая.
— Я Береника, — ответила дева, станом богине подобная, — дочь покойного Эпулона. И как ты можешь судить по тому, что на мне туника с рукавами, я невинна. А по тому, что я намерена теперь же совершить, узнаешь, что в доме у нас траур.
И сказав это, она разорвала рукава туники, обнажив прелестные руки, а потом высыпала себе на голову горсть пепла. Я слегка удивился и сказал:
— Я не знаю обычаев этой земли и потому не мог сделать должных выводов, глядя на твои одежды и твои поступки, как и узнать, кто ты такая и что с тобой приключилось. И тем не менее расскажи мне обо всем, ведь известно, что людям, на которых свалилась беда, служит утешением беседа о своем горе с незнакомцем.
— Возможно, ты и прав: душа моя и вправду разрывается от печали, но мне нелегко поделиться ею с теми, кто удручен тем же самым горем, ведь беседа с ними лишь усилит не только мои, но и их страдания. Однако мне нелегко открыть сердце оборванцу, висящему на прутьях калитки.
— Судьба не всегда дарит нам право выбирать наперсника, — возразил я.
— В моем случае это особенно верно, — согласилась печальная дева, станом богине равная. — Заботясь о моей добродетели, родители держали меня взаперти с тех самых пор, как глаза мои открылись в мир, и я ничего о нем не знала еще два дня назад, а потом убийство моего почтенного отца явило мне действительность во всей ее жестокости. К счастью, убийцу схватили, и вскоре я смогу присутствовать на его казни. Это будет первый мой выход, и я очень волнуюсь, что нетрудно понять, — заключила она свою речь, потупившись.
— А когда ты видела своего любимого отца в последний раз?
— Когда его тело бальзамировали, поскольку, хотя римские обычаи и начали укореняться повсюду, мы, евреи, как тебе известно, отвергаем обряд сожжения.
— А можешь ли ты описать, как выглядел труп? Какие были на теле раны и повреждения? Или ты заметила порезы, царапины, синяки, укусы и прочие следы насилия? Оставались ли его члены гибкими либо уже успели окоченеть, что свойственно трупам, не преданным земле?
— По правде сказать, беседа наша не принесла мне обещанного тобой облегчения. И тем не менее я отвечу на твои вопросы. Когда я увидела труп моего отца, благочестивые женщины, присланные первосвященником, уже обмыли тело, забальзамировали его при помощи алоэ и завернули в пелены. Мне оставалось добавить кое-какие детали для украшения, прежде чем его положат в чудный узорчатый саркофаг из дерева. Из-за жары с погребением пришлось поспешить. И, раз уж мы вспомнили про жару, мне кажется, что, согласно законам гостеприимства, не подобает держать тебя и дальше под палящим солнцем и чуть ли не верхом на калитке. Сейчас я велю отпереть ее, чтобы мы могли продолжить беседу в более удобной обстановке, в тени садовых деревьев. Я омою тебе ноги и предложу еды и питья.
К великому моему удовольствию, милая дева с застенчивым ликом направилась в дом и вернулась со слугой, который отпер калитку, после чего удалился, оставив нас вдвоем в тенистом и благоуханном саду. Казалось, будто все идет к удачному финалу, когда злой рок внезапно нарушил ход моего расследования.
Глава VII
Я беседовал с печальной лилейнорукой Береникой, когда ее речи были прерваны гневными криками, долетевшими до нас из дома. И тотчас в сад вышел статный и красивый юноша с всклоченными волосами, который тащил за шиворот Иисуса. Удивленная и напуганная Береника, дева румяноланитная, спросила, что это за шум и откуда взялся незнакомый мальчик, на что красивый юноша в сердцах ответил:
