— Я вам там на краю стола положил, — не поворачиваясь, сказал Жосс.
Декамбре собрал листки и быстро просмотрел их.
— А вот еще одна, вечерняя, — прибавил Жосс. — До официального оглашения, так сказать. Псих набирает обороты, теперь по три раза в день кладет.
Декамбре развернул листок и прочел.
— Перво-наперво, чтобы избежать инфекции, идущей от земли, улицы нужно держать в порядке, также и дома, подметая их и убирая вче нечичтоты, как человечьи, так и от животных, а в первую очередь на рынке, где торгуют рыбой, мячом, требухой и где полно гниющих отходов.
— Не знаю, что за зверь такой это мячо, — сказал Жосс, по-прежнему склоняясь над почтой.
— Прошу прощения, здесь написано «мясо».
— Послушайте, Декамбре, не хочу быть невежливым, но не суйте нос не в свое дело! Мы, Ле Герны, умеем читать. Никола Ле Герн был глашатаем во времена Второй империи. И не вам учить меня, где «мячо», а где «мясо», черт побери.
— Ле Герн, эти письма скопированы со старинных текстов семнадцатого века. Автор перепечатывает их буква в букву, пользуясь специальным шрифтом. В те времена буква «с» писалась очень похоже на букву «ч». Так и в дневном послании вовсе не «чвод» «вче», «чледить», «чточные» и «печком».
— Какая еще «с»? — громче спросил Жосс и выпрямился.
— Там стоит буква «с», Ле Герн. И читать нужно — «свод», «все», «следить», «сточные», «песком» и «мясом». Это старинная буква «с», по форме напоминающая рукописное «ч». Взгляните повнимательнее и увидите, что они отличаются по форме от остальных.
Жосс выхватил у него из рук листок и вгляделся в буквы.
— Ну, допустим, — недовольно пробурчал он. — И что дальше?
— Я сказал это, чтобы вам было удобней читать. Я не хотел вас обидеть.
— Ладно. Забирайте свои глупые бумажки и убирайтесь. Читать — моя работа. Я же в ваши дела не лезу.
— Что вы хотите сказать?
— А то, что я много чего про вас знаю из разных доносов, которые мне подбрасывают. — Жосс указал на кучку «нельзя». — Прапрадедушка меня предупреждал, что у людей куча трухи в голове. Хорошо еще, что я сортирую сначала.
Декамбре побледнел и подтянул к себе табурет, чтобы сесть.
— Боже милосердный, — удивился Жосс, — да не переживайте вы так!
— А эти доносы все еще у вас, Ле Герн?
— Ну да, я их в брак кидаю. Хотите посмотреть?
Жосс порылся в непрочитанных бумагах и протянул ему два письма.
— Вы правы, всегда лучше знать своих врагов. Предупрежден — значит, вооружен.
Жосс глядел, как Декамбре разворачивает листки. Его руки дрожали, и Жоссу впервые стало немного жаль старого грамотея.
— Не убивайтесь вы так, — повторил он, — урод какой-то пишет. Если б вы знали, что мне читать приходится! Помоям место в помойной яме.
Декамбре прочел обе записки и со слабой улыбкой положил их себе на колени. Жоссу показалось, что он приходит в себя. Интересно, чего боялся этот аристократ?
— Плести кружева ничуть не позорно, — настаивал Жосс. — Мой вот отец сети плел, а это, в сущности, одно и то же, разве не так?
— Так, — сказал Декамбре, возвращая ему листки. — Но лучше об этом молчать. Люди — народ ограниченный.
— Очень ограниченный, — согласился Жосс, снова принимаясь за работу.
— Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?
— Не люблю дураков, — сказал Жосс.
— Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.
— Нет. Но и дураков не люблю.
Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.
— Ле Герн, — сказал он, — комната ваша.
VI
Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.
— Лейтенант Морель, комиссар, — представился он. — У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.
Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что-то придумывать.
— Я сделал глупость, комиссар? — спросил Морель.
— Нет, Морель. Я сам виноват.
Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность — Морель.
Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.
— Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, — начала Мариза.
— Одну минуту, — сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.
Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.
— Итак? — сказал он, поднимая голову. — Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?
— Может быть, — вздохнула она.
— Вот и хорошо, — сказал Адамберг, вставая. — Не надо волноваться, от граффити еще никто не умер.
Он широко распахнул дверь и улыбнулся, чтобы Мариза не стеснялась и уходила.
— Но я еще не рассказала про другие дома, — сказала она.
— Какие дома?
— Про два дома на другом конце Парижа в Восемнадцатом округе.
— И что там случилось?
— Там тоже черные четверки. Они там на всех дверях, а появились гораздо раньше, чем у нас.
Адамберг секунду помедлил, потом неторопливо закрыл дверь и указал женщине на стул.
— Ведь графферы рисуют только в своем квартале, так ведь, комиссар? — робко сказала Мариза, усаживаясь. — То есть я хочу сказать, у них есть своя территория? Разве бывает, чтобы они рисовали на одном доме, а потом то же самое на другом конце Парижа?
— Если только они не живут в разных концах Парижа.
— Да, но обычно такие компании из одного района, разве не так?
