— Почему вы не хотите передать дело в Наркотдел? — зажав книжки под мышкой, спросил Вейренк, когда они спускались.
Адамберг опустил голову, не отвечая.
— Не хотите говорить? — настаивал лейтенант.
— Почему же. Просто не знаю, как.
Вейренк подождал, держась за перила. Он слишком много слышал об Адамберге, чтобы не считаться с его причудами.
— Это наши покойники, — произнес наконец комиссар. — Они попались в силки, в паутину, в ловушку. В тень, если хотите, и запутались в ее складках.
Беспокойный взгляд Адамберга уперся в какую-то точку на стене, словно там он мог отыскать недостающие слова и облечь в них мысли. Потом он бросил эту затею, и они спустились. В подъезде Адамберг снова остановился.
— Прежде чем мы выйдем на улицу и станем коллегами, — сказал он, — скажите мне, откуда у вас такие волосы.
— Я не уверен, что моя история вас устроит.
— Меня мало что может не устроить, лейтенант. Или задеть. Но я могу возмутиться.
— Мне говорили.
— Это правда.
— В детстве на меня напали мальчишки. В винограднике. Мне было восемь лет, им — по тринадцать-пятнадцать. Банда из пяти гадов. Они не могли нас простить.
— Нас?
— Виноградник принадлежал отцу, его вино пользовалось успехом, возникла конкуренция. Они придавили меня к земле и раскромсали голову железяками. Потом прокололи желудок осколком стекла.
Адамберг застыл, вцепившись пальцами в круглую ручку двери.
— Продолжать? — спросил Вейренк.
Комиссар кивнул.
— Они ушли, а я валялся на земле с распоротым животом и четырнадцатью ранами на голове. На шрамах потом отросли волосы, только рыжие. Неизвестно почему. На долгую память.
Адамберг постоял немного, уставившись в пол, потом поднял глаза на лейтенанта:
— Что меня должно было не устроить в вашей истории?
Новичок поджал губы, и Адамберг посмотрел ему прямо в темные зрачки, и ничто не могло заставить его отвести взгляд. Да, глаза у него печальные, но не всегда и не со всеми. Оба горца уставились друг на друга, словно бараны перед схваткой. Лейтенант, скупо махнув рукой в знак поражения, отвернулся первым.
— Заканчивайте свою историю, Вейренк.
— Это так необходимо?
— Думаю, да.
— Зачем?
— Затем, что заканчивать истории — это наша работа. Если вы их только начинаете, возвращайтесь в школу. Если собираетесь дойти до конца, оставайтесь полицейским.
— Я понимаю.
— Естественно. Поэтому вы тут.
Вейренк колебался, задрав губу в деланной улыбке:
— Те парни были родом из долины Гава.
— Из моей долины.
— Вот именно.
— Хорошо, Вейренк. Продолжайте.
— Это все.
— Нет. Пятеро парней пришли из долины Гава. Из деревни Кальдез.
Адамберг повернул ручку двери.
— Пошли, Вейренк, — сказал он тихо. — Поищем камешек.
XII
Ретанкур всей своей массой рухнула на видавший виды пластиковый стул в кафе Эмилио.
— Я дико извиняюсь, — сказал он, подойдя, — но если тут все время будут торчать полицейские, я вынужден буду закрыться.
— Найди мне камешек, Эмилио, и я оставлю тебя в покое. И еще три кружки пива.
— Две, — поправил ее Эсталер. — Не выношу пиво, — извинился он, по очереди посмотрев на Новичка и Ретанкур. — Не знаю почему, но у меня от него голова кружится.
— У всех кружится, — возразила Ретанкур, не переставая изумляться неизлечимому простодушию этого двадцатисемилетнего мальчика.
— Вот оно что, — сказал Эсталер. — И это в порядке вещей?
— Не просто в порядке вещей, это и есть наша цель.
Эсталер нахмурился. Меньше всего ему хотелось, чтобы Ретанкур почудился упрек в его словах. Если она в рабочие часы заказывает пиво, значит, это не только разрешено, но даже поощряется.
— Мы не при исполнении, — сказала Ретанкур, улыбнувшись. — Мы ищем камешек. А это разные вещи.
— Ты сердишься на него, — догадался молодой человек.
Ретанкур подождала, пока Эмилио принесет пиво. И выпила за здоровье Новичка.
— Добро пожаловать. Не могу запомнить твою фамилию.
— Вейренк де Бильк, — сказал Эсталер, радуясь, что запомнил все полностью.
— Хватит и Вейренка, — предложила Ретанкур.
— Де Билька, — уточнил Новичок.
— Без частицы не обойдешься?
— Без вина. Это название вина.
Вейренк придвинул свою кружку, но не чокнулся. Он уже наслышан был о сверхъестественных талантах лейтенанта Виолетты Ретанкур, но не понимал пока, почему все сотрудники уголовного розыска относились к этой крупной толстой блондинке, в меру грубоватой и веселой, с такой опаской, уважением и были настолько ей преданы.
— Ты на него сердишься, — глухо повторил Эсталер.
Ретанкур пожала плечами:
— Ничего не имею против кружки пива на Порт-де-Клиньянкур. Если уж ему приспичило.
— Ты на него сердишься.
— Да ну?
Эсталер мрачно потупился. Противостояние, а то и просто поведенческая несовместимость Адамберга и его помощницы не давали ему покоя. Служение кумирам не терпело компромиссов. Он бы ни за что не бросил одного ради другого. Организм молодого человека заряжался только от душевной энергии, все остальные флюиды отметались — будь то здравый смысл, расчет или интеллект. Будучи совершенно особым механизмом, работающим только на топливе без примесей, Эсталер представлял собой редкую и хрупкую систему. Ретанкур знала это, но ей недоставало деликатности, чтобы подстроиться под него, да и желания особого не было.
— Он считает, что это необходимо, — не отставал Эсталер.
— Это дело надо передать в Наркотдел, — сказала Ретанкур и сложила руки.
— Он говорит — не надо.
— Мы камешка не найдем.
— Он говорит — найдем.
Эсталер, говоря о комиссаре, ограничивался, как правило, местоимением «он». Он, Жан-Батист Адамберг, Бог во плоти, спустившийся с небес в уголовный розыск.
— Делай как знаешь. Ищи камешек, рой землю носом. Только не требуй, чтобы мы ползали с тобой под столами.
Ретанкур с удивлением отметила бунтарский всплеск во взгляде бригадира.
— И поищу, — заявил молодой человек, неловко поднимаясь. — И вовсе не потому, что в Конторе все принимают меня за дуралея, ты в том числе. А он — нет. Он смотрит, он знает. Он ищет.
