I
– Каким ветром тебя занесло?
Старуха Марта любила поболтать. В этот вечер она не успела наговориться всласть и, сидя у стойки, разгадывала кроссворд вместе с хозяином кафе. Хозяин был славный малый, но ничего не смыслил в кроссвордах. Подсказывал невпопад, не слушал пояснений и вечно глядел не на ту строку. Хотя мог бы и пригодиться, поскольку был силен в географии, что было чудно, ведь он, как и Марта, в жизни не покидал Парижа. «Река в России, три буквы, по вертикали». Хозяин предложил Енисей.
Ну что ж, лучше уж так, чем просто сидеть молча.
Луи Кельвелер появился в кафе около одиннадцати. Марта не видела его два месяца и, по правде сказать, соскучилась. Кельвелер бросил монетку в электрический бильярд, и Марта стала наблюдать, как катается большой шар. Эта дурацкая игра – специальный ящик, где надо лупить по шару, тщетно пытаясь загнать его по наклону вверх, а загонишь, так все равно он потом скатится и исчезнет в особой лунке, – всегда раздражала Марту. Ей казалось, что на самом деле машина только и делает, что поучает, строго, нудно и незаслуженно. А если в порыве справедливого негодования стукнуть по ней кулаком, она в отместку звякнет и выключится. Еще и плати за это. Марте много раз пытались втолковать, что аппарат служит для развлечения, только все зря – она эту волынку знала наизусть.
– Ну? Так что тебя сюда занесло?
– Заглянул проверить, – ответил Луи. – Венсан кое-что приметил.
– Что-нибудь стоящее?
Луи не ответил, его шарик неумолимо катился в аут. Луи поймал его рукояткой, и шар нехотя пошел вверх.
– Слабовато бьешь, – заметила Марта.
– Сам вижу. Болтаешь без конца под руку.
– А то. Ты, как заведешь свою волынку, не слышишь, что тебе говорят. Ты мне не ответил. Там что-нибудь стоящее?
– Может быть. Увидим.
– А что именно? Политика, разбой или пока неясно?
– Не ори так, Марта. А то нарвешься однажды. Скажем так, один ультрареакционист оказался там, где его не ждали. Меня это зацепило.
– Важная птица?
– Да, Марта. Птица высокого полета, которая гнездится в замках. Конечно, надо еще проверить.
– А где это? На какой скамейке?
– На сто второй.
Луи улыбнулся и стукнул по шарику. Марта задумалась. В голове у нее все смешалось, она теряла квалификацию. Она путала сто вторую скамью со сто седьмой и девяносто восьмой. Для удобства Луи присвоил номера всем парижским скамейкам, которые служили ему пунктами наблюдения. Само собой, эти скамьи стояли в особенных местах. Конечно, так было гораздо удобнее, чем точно определять топографическое расположение каждой из них, тем более что скамьи зачастую стоят не пойми где. Но за двадцать лет многое поменялось, некоторые лавочки отслужили свое, приходилось обживать новые. Пронумеровали и деревья в особо важных местах столицы, где скамейки отсутствовали. Луи случалось пользоваться и временными лавочками для малозначительных дел. Число скамеек дошло уже до ста тридцати семи, потому что старый номер никогда заново не присваивался, и в голове у Марты была настоящая каша. Однако записывать Луи ей не разрешал.
– Сто вторая, это за которой цветочный киоск? – наморщила лоб Марта.
– Нет, та сто седьмая.
– Черт их разберет, – буркнула Марта. – Хоть бы угостил стаканчиком.
– Возьми в баре, что хочешь. Мне еще три шара осталось.
Марта была уже не та, что прежде. В свои семьдесят она не могла, как раньше, слоняться по городу в перерыве между двумя клиентами. Да к тому же путала лавочки. Но в конце концов, Марта была Марта. Для слежки она больше не годилась, зато чутьем обладала отменным. Последний раз она добыла сведения добрых десять лет назад. Они помогли предотвратить одну мерзость, и это было главное.
– Слишком много пьешь, старушка, – сказал Луи, нажав на рукоятку бильярда.
– Следи за своими шариками-роликами, Людвиг.
Марта называла его Людвиг, другие звали Луи. Каждый выбирал имя на свой вкус, он к этому привык. Вот уже пятьдесят лет люди звали его то так, то сяк. Были такие, что называли его Луи-Людвиг. Ему это казалось нелепым, Луи-Луи, такого имени не бывает.
– Бюфо с тобой? – спросила Марта, возвращаясь со стаканом.
– Ты же знаешь, он боится кафе.
– Как он? По-прежнему ладите?
– У нас большая любовь, Марта.
Последовало молчание.
– Что-то твоей подружки не видать, – вновь заговорила Марта, облокотившись на бильярд.
– Она слиняла. Убери руку, мне не видно.
– Когда?
– Убери руку, сказал! Сегодня после обеда сложила вещи, пока меня не было, и оставила на кровати записку. Видишь, из-за тебя шар упустил.
– Просто ты слабо бьешь. Ты хоть обедал сегодня? И что она написала?
– Всякую чушь. Обедал, да.
– Когда линяешь, тут уж не до красивых слов.
– Да? Не лучше ли было поговорить, чем писать?
Луи улыбнулся Марте и хлопнул автомат по боку. Письмецо было и правда жалким. Соня ушла – и ладно, она имела на это право, и нечего без конца к этому возвращаться. Она ушла, он грустил, вот и все. Мир предан огню и мечу, так стоит ли убиваться из-за того, что тебя бросила женщина. Хотя это и печально.
– Не бери в голову, – посоветовала Марта.
– Жаль, что так сложилось. И потом тот эксперимент, помнишь? Он провалился.
– А ты чего ждал? Чтобы она осталась ради твоей рожи? Я не говорю, что ты страшён, но лучше не тяни меня за язык.
– Я и не тяну.
– Это еще не все, Людвиг, зеленые глаза и прочее. Я и сама была глазастая. Да и колено твое деревянное, с ним ты как инвалид, честное слово. Бывают девчонки, которым не нравится, когда мужик хромой. Для них это оскорбление, заруби себе на носу.
– Зарубил.
– Не бери в голову.
Луи рассмеялся и погладил морщинистую руку Марты.
– Я не беру в голову.
– Ну, если так говоришь… Мне сходить на сто вторую скамейку?
– Делай как знаешь, Марта. В Париже скамейки общие.
– А тебе не хочется иногда приказать разок-другой?
– Нет.
– Вот и зря. Приказывать – самое мужское дело. Хотя, конечно, если не умеешь подчиняться, то где тебе приказать.
– То-то и оно.
– Я раньше тебе такое говорила? Эти самые слова?
