Никакого ответа.
– Анастасия Геннадиевна, это я! – негромко сказала Виктория.
Тишина.
Сушко толкнула дверь. Та распахнулась легко, без всякого сопротивления. Сушко почувствовала, что не может дышать. Ноги подкашивались, словно были сделаны из ваты.
– Анастасия Геннадиевна! – попыталась позвать Виктория, но из горла вырывался только слабый хрип.
Девушка осмотрела кабинет, в страхе ожидая увидеть растерзанное, окровавленное тело Колбасовой. Но тела не было. В комнате было пусто.
– Она, наверное, пошла за мной, – решила Сушко, бросаясь назад, в коридор.
Холодный укол разума остановил ее.
«Если бы она пошла мне навстречу, я бы ее встретила», – подумала Виктория.
Она вошла в кабинет, внимательно осмотрелась и вскрикнула. На полу лежала черная лаковая туфелька на невысоком каблуке. Она завалилась набок, выставив свою слегка потертую подошву.
– Она ушла не по своей воле, – громко сказала Виктория, не боясь, что ее кто-то может услышать. – Ее увели. И убили!
Вместо страха ею начала овладевать острая, неконтролируемая ярость.
Сушко осталась последним живым человеком на биостанции. Все ее друзья, все те люди, с которыми она провела бок о бок несколько лет жизни, были убиты, в том числе и человек, в которого она была так отчаянно влюблена.
«Хорошо, что Юрий ушел, – подумала Виктория, – это спасло ему жизнь».
Не таясь, не боясь и больше не пытаясь идти бесшумно, Сушко спустилась на первый этаж, вошла в кухню и взяла самый большой и острый тесак из тех, которые лежали на осиротевшем столе Иванова.
– Я тебя найду, – спокойно сказала Виктория, – и отомщу за всех тех, кого ты подло убил.
Девушка засунула тесак за пояс и вышла в коридор.
– Ты меня ищешь? – громко крикнула она, пытаясь обуздать клокочущий внутри нее гнев. – Я иду!
Сушко больше никого и ничего не боялась.
Бадмаев вышел, махнув на прощание рукой Еве и Рязанцеву. Несколько секунд Ершова и полковник молчали, глядя на горящие ветви и слушая, как трещат поленья. Им было тепло. Клонило в сон.
– Что там могло случиться, на биостанции, как ты думаешь? – спросила девушка, потерев ладонями слипающиеся глаза.
– Все, что угодно, – сказал Владимир Евгеньевич, – когда на кону стоят такие деньги, может произойти абсолютно все. Живое яйцо барионикса – это нечто невероятное.
– Ты думаешь, его уже похитили? – спросила Ершова.
– Очень может быть, – серьезно ответил ей полковник, – иначе я не могу объяснить, почему Бадмаеву не отвечали по рации. Видимо, там суматоха. Главное, чтобы при этом никого не убили.
– Вот мне непонятно, – сказала Ева, лежащая на нагретом теплом от костра каменном полу в позе восточной одалиски, – как похититель, если предположить, что яйцо таки украли, унесет его из биостанции? Он же непременно его застудит.
– Даже мертвое яйцо динозавра стоит около пяти миллионов долларов. Возможно, ему хватит, – пожал плечами Рязанцев.
– Вряд ли, – не согласилась Ева. – Ведь живое-то гораздо дороже. Я думаю, похититель будет его беречь. Правда, – улыбнулась она, – наши размышления пока чисто теоретические, ведь яйцо на месте.
Владимир Евгеньевич сделал небольшую паузу.
– Ты знаешь, – задумчиво сказал он, – когда я в последний раз разговаривал со Скляровым, он предупредил меня, что у многих на биостанции есть второе дно. Что-то заставило их всех бросить семьи, друзей, городскую жизнь и переехать сюда, в глушь, существовать в отрыве от цивилизации. Но мы сейчас не имеем связи с землей и, таким образом, не можем получить информацию из их досье.
– Думаешь, каждый из них от чего-то прячется? – спросила Ева.
– Не каждый, конечно, – покачал головой полковник. – И не обязательно прятаться от кого-то, можно ведь пытаться сбежать и от самого себя. Как известно, смена травмирующей обстановки сама по себе способна помочь человеку преодолеть последствия каких-либо негативных событий, произошедших в его жизни.
– Пока мы знаем правду только о Бадмаеве, – сказала Ершова, – он бывший спецназовец и…
– Все, все надо проверять. Мало ли что он заявил, – ответил невесте полковник. – Мог придумать на ходу.
– Не скажи, – покачала головой Ева, – он спас нам жизнь, а мог бы просто притвориться, что не нашел нас. Мы бы погибли, и никто и никогда его бы не обвинил. К тому же у Юрия честное лицо.
– Мне, если честно, он тоже показался хорошим человеком, – сказал Владимир Евгеньевич, – но мы ведь можем и ошибаться.
– В любом случае, – снова вернулась Ева к прежней теме разговора, – если кто-то похитит яйцо, то не сможет унести его, не застудив.
– Если кто-то решил украсть барионикса, то он хорошо подготовился, – парировал полковник, – мы сейчас находимся в пещере. И совершенно очевидно, что в окрестностях биостанции есть еще объекты подобного типа. Так что…
– А чем он, похититель, будет его греть? Ведь для высиживания барионикса нужна постоянная температура, как на птицефермах в инкубаторах.
– Телом, – улыбнулся Владимир Евгеньевич, – он будет с ним спать в обнимку. Но, если честно, я не знаю ответа на этот вопрос. Так как никто на самом деле не знает, при какой температуре положено выводить динозавров и нужно ли яйцо греть вообще. Не исключено, что ему это не только не полезно, но и попросту вредно.
За пределами пещеры продолжал лить дождь и завывать ветер.
– Откройте! Откройте! – закричала стюардесса, стуча кулачками в дверь туалета. – На борту нельзя курить.
Сзади, из салона, были слышны крики, испуганные вопли и стоны заранее умирающих «лебедей».
– Ну все, инфаркта три нам обеспечено, – сказала бортпроводница, – а еще с полдесятка запачканных штанов и несколько исков о возмещении морального вреда. Правда, бывает и хуже. Помню, как-то летели у нас моряки, сменный экипаж рыболовецкого траулера, так те вообще…
За плечами хрупкой бортпроводницы нарисовалась мощная фигура стюарда.
– Озорует? В туалете курит? – спросил мужчина.
Он достал ключ, отодвинул в сторону дверь и выволок Бубнова за шкирку. В руке аспирант сжимал дымящуюся сигарету. В салоне стоял истошный визг сигнализации.
– Вам, молодой человек, грозит огромный штраф, – пригрозил стюард.
Пошатывающийся Бубнов принял горделивую позу и рванул на груди рубаху. Во все стороны полетели пуговицы.
– Можете выбросить меня за борт прямо сейчас, – сказал он решительным, но нетвердым голосом.
– Как вам не стыдно, – сказала Марьяна, щеки ее пылали, – вы позорите нашу Академию наук.
– И за борт ее бросает в набежавшую волну-у-у, – запел аспирант.
