— Мама! Папа! — воскликнул Освальд, отпустив мою руку.
Он обнял невысокую симпатичную женщину, которая, поглаживая его по волосам, проговорила:
— Оззи! Как поживает мой мальчик-красавчик?
Ее лицо казалось молодым, но не носило ни натужного, ни замороженного выражения.
Затем Освальд обнял приятного поджарого мужчину, стоявшего рядом с мамой.
— Привет, пап.
— Освальд, — сердечно произнес он, словно одного имени уже было достаточно.
Освальд вывел меня вперед.
— Мама, папа, это Милагро. Милагро, это мои родители, Конрад и Эвелина Грант.
Меня всегда интересовало, как выглядит сын Эдны. Конрад Грант напоминал тех папаш, которые привозили своих детишек в ГТУ. Он держался с непринужденностью представителя сливок среднего класса и был весьма ухожен. Его серые глаза были той же миндалевидной формы, что и у его матери, но выглядели несколько иначе, мужественно.
— Здравствуйте, — приветствовала их я, пожимая руки не слишком крепко, но с твердостью, характерной для прямого и незаурядного человека. Я надеялась, что это рукопожатие послужит фундаментом для замечательных долгих отношений. — Очень рада познакомиться.
— Да, мы о вас слышали, — проговорила мама Освальда.
Поскольку я была крайне взвинчена, мне показалось, что таким же тоном она могла бы сказать примерно следующее: «Да, мы слышали о плотоядных бактериях».
— Рад познакомиться, — просто произнес господин Грант.
Его серым глазам недоставало того веселого озорства, что блестело в глазах Освальда. Господин Грант показался мне вполне солидным и достойным мужчиной. Человеком вдумчивым и немногословным.
— Сколько вы здесь пробудете? — поинтересовалась госпожа Грант.
— Я здесь живу, — ответила я, взглянув на Освальда. Он уверял меня, что мама в курсе всех дел.
— Я знаю, что вы здесь живете — пока, но каковы ваши планы на будущее?
— Милагро — писательница, — пояснил Освальд.
— Я планирую работать над своими художественными и прочими произведениями. Освальд говорил вам, что я написала несколько глав для книги о деревенской жизни, которую сочинила Эдна?
— Ох уж эти книги Эдны! — презрительно фыркнула госпожа Грант. — Ее romana clef
[22]
мог бы разоблачить все семейство.
В дни своей дерзкой юности Эдна сочинила рискованный опус под названием «Чаша крови». Она высмеяла и вампиров, и тех, кто их ненавидит. Мне этот роман очень нравился.
— Книга Эдны действительно хороша, Эвелина, — обратился к жене господин Грант. — К тому же все знают, что это фэнтези. Вампиров не существует.
— Не о том речь, — отрезала госпожа Грант. — Милагро, вы так и не сказали, как долго пробудете в гостях у моего сына.
— Эвелина, веди себя прилично, — одернула ее подошедшая как раз в этот момент Эдна.
Мама Освальда сначала открыла рот, потом закрыла его и наконец проговорила:
— Не понимаю, что вы имеете в виду, мама Эдна.
— Уверена, что понимаешь, и, пожалуйста, не называй меня так, это звучит нелепо. А ты прекрасно выглядишь, Конрад, — добавила она, обращаясь к своему сыну. — Как тебе понравилась Прага?
— Мне не стоило так увлекаться классической музыкой, — подмигнув сыну, ответил господин Грант. — Ноги моей больше не будет в Зале Сметаны.
— Но ведь именно ты захотел купить абонементы, — поджав губы, возмутилась Эвелина.
— Нет, — возразил господин Грант. — Я просто заинтересовался: а вдруг это дешевле, чем покупать билеты на отдельные концерты?
— Уверена, что Конрад все правильно помнит, — невинно заметила Эдна. — Он всегда проявляет исключительную точность.
В этот момент и Освальд, и господин Грант отвернулись, но я заметила, что оба улыбаются.
— Юная леди, надеюсь, вы поможете мне с ужином, — сказала Эдна, ткнув в мое плечо своим изящным бледно-розовым ногтем.
Я хотела было возразить, что и так вкалывала целый день, но Эдна уже направилась к пожилому яйцеголовому мужчине, вокруг которого по-прежнему толпились гости.
Отец Освальда принялся пытать сына по поводу налогов на недвижимость.
Как же так? Почему знакомство с Эвелиной Грант сразу же пошло насмарку? Чтобы продемонстрировать свою добрую волю и честные намерения, я улыбнулась, а потом начала спрашивать о Праге. Госпожа Грант рассказала мне о культурной жизни города, но подтекст ее речи был приблизительно таким: «Ты недостойна чистить швейцарские ботинки ручной работы, которые принадлежат моему чудесному мальчику!» В ответ на это я вкладывала в свои реплики примерно следующее: «Вы мне очень-очень нравитесь, но вырвать Освальда вам удастся только из похолодевших пальцев моего трупа!»
Стоявший рядом с нами Освальд радовался, что мы беседуем.
Нежно улыбнувшись своему отпрыску, Эвелина спросила:
— И все-таки, чем вы занимаетесь? Кроме того, что живете с моим сыном и что-то там пишете?
— Еще я высаживаю сады и ухаживаю за ними, — ответила я. — Садик Эдны, который находится во дворе этого дома, — моих рук дело, а еще я посадила несколько садов в городе. И с удовольствием покажу их вам.
— Ой! — фыркнула она. — Другие девушки Освальда всегда с успехом занимались чем-нибудь серьезным. Вот, например, Уинни. — Госпожа Грант взглянула на мою подругу и добавила: — Она такая умная и красивая женщина.
— Да, это правда, — согласилась я. — Но больше всего я люблю ее за доброту. Мне кажется, доброту, как правило, недооценивают.
Эвелина задумалась — видно, решила проехаться по моей склонности к доброте. Но тут на пороге появился двоюродный брат Освальда, и я сказала:
— Я готова весь вечер петь дифирамбы Уинни, однако я вижу Гэбриела. Простите, пожалуйста.
— Конечно. В любом случае мне следует выразить почтение нашему дорогому гостю. — Она отвернулась и направилась к господину Яйцеголовику, а я подошла к Гэбриелу.
Он отрастил свои рыжие волосы, и теперь они романтическими завитками спадали на воротник его рубашки цвета слоновой кости; она была надета навыпуск, а потому свободно свисала на узкие джинсы.
— Гэбриел, ты словно сошел с картины какого-нибудь прерафаэлита, — заметила я.
Невысокий ростом Гэбриел отличался любовью к крепким объятиям.
— Если бы я сменил ориентацию, то с ориентацией на тебя, — выдал он.
Мне понравилось, что он использовал одну из моих фраз, и я рассмеялась.
— Как ты? — спросил Гэбриел, понизив голос.
— С трудом, — тихо призналась я. — Пусть мама Освальда и не сказала мне ясно и прямо, что она была бы счастлива, уползи я назад под свой камень, но именно это она имела в виду. — Я посмотрела в глубь гостиной. — А твои родители здесь?
