«Постой, — сказал я. — Это не все. Нужно подправить брови, — они у тебя гуще моих».
Я взял ножницы и очень осторожно отхватил нeсколько волосков.
«Вот теперь отлично. А причешу я тебя, когда смeнишь рубашку».
«Вашу дадите?» — спросил он и бесцеремонно пощупал мою шелковую грудь.
«Э, да у тебя ногти не первой чистоты!» — воскликнул я весело.
Я не раз дeлал маникюр Лидe и теперь без особого труда привел эти десять грубых ногтей в порядок, — причем все сравнивал его руки с моими, — они были крупнeе и темнeе, — но ничего, со временем поблeднeют. Кольца обручального не ношу, так что пришлось нацeпить на его руку всего только часики. Он шевелил пальцами, поворачивал, так и сяк кисть, очень довольный.
«Теперь живо. Переодeнемся. Сними все с себя, дружок, до послeдней нитки».
Феликс крякнул: холодно будет.
«Ничего. Это одна минута. Ну-с, поторапливайся».
Осклабясь, он скинул свой куцый пиджак, снял через голову мохнатую темную фуфайку. Рубашка под ней была болотно-зеленая, с галстуком из той же материи. Затeм он разулся, сдернул заштопанные мужской рукой носки и жизнерадостно екнул, прикоснувшись босою ступней к зимней землe. Простой человeк любит ходить босиком: лeтом, на травкe, он первым дeлом разувается, но даже и зимой приятно, — напоминает, может быть, дeтство или что-нибудь такое.
Я стоял поодаль, развязывая галстук, и внимательно смотрeл на Феликса.
«Ну, дальше, дальше!» — крикнул я, замeтив, что он замeшкался.
Он не без стыдливой ужимки спустил штаны с бeлых, безволосых ляжек. Освободился и от рубашки. В зимнем лeсу стоял передо мной голый человeк.
Необычайно быстро, с легкой стремительностью нeкоего Фреголи, я раздeлся, кинул ему верхнюю оболочку моего бeлья, — пока он ее надeвал, ловко вынул из снятого с себя костюма деньги и еще кое-что и спрятал это в карманы непривычно узких штанов, которые на себя с виртуозной живостью натянул. Его фуфайка оказалась довольно теплой, а пиджак был мнe почти по мeркe: я похудeл за послeднее время.
Феликс между тeм нарядился в мое розовое бeлье, но был еще бос. Я дал ему носки, подвязки, но тут замeтил, что и ноги его требуют отдeлки. Он поставил ступню на подножку автомобиля, и мы занялись торопливым педикюром. Боюсь, что он успeл простудиться — в одном нижнем бeльe. Потом он вымыл ноги снeгом, как это сдeлал кто-то у Мопассана, и с понятным наслаждением надeл носки.
«Торопись, торопись, — приговаривал я. — Сейчас стемнeет, да и мнe пора уходить. Смотри, я уже готов, — ну и башмачища у тебя. А гдe фуражка? А, вижу, спасибо».
Он туго затянул ремень штанов. С трудом влeз в мои черные шевровые полуботинки. Я помог ему справиться с гетрами и повязать сиреневый галстук. Наконец, при помощи его грязного гребешка, я зачесал назад со лба и с висков его жирные волосы.
Теперь он был готов. Он стоял передо мной, мой двойник, в моем солидном темно-сeром костюмe, разглядывал себя с глупой улыбкой; обслeдовал карманы; квитанции и портсигар положил обратно, но бумажник раскрыл. Он был пуст.
«Вы мнe обeщали вперед», — заискивающим тоном сказал Феликс.
«Да, конечно, — отвeтил я, вынув руку из кармана штанов и разжав кулак с ассигнациями. — Вот они. Сейчас отсчитаю и дам тебe. Башмаки не жмут?»
«Жмут, — сказал он. — Здорово жмут. Но уж как-нибудь вытерплю. На ночь я их пожалуй сниму. А куда же мнe завтра двинуться с машиной?»
«Сейчас, сейчас… все объясню. Тут надо прибрать, — вишь, разбросал свою рвань. Что у тебя в мeшкe?»
«Я как улитка. У меня дом на спинe! — сказал Феликс. — С собой мeшок возьмете? В нем есть колбаса, — хотите?»
«Там будет видно. Засунь-ка туда всe эти вещи. Эту тряпку тоже. И ножницы. Так. Теперь надeвай пальто, и давай в послeдний раз провeрим, можешь ли ты сойти за меня».
«Вы не забудете деньги?» — поинтересовался он.
«Да нeт же. Вот оболтус. Сейчас рассчитаемся. Деньги у меня здeсь, в твоем бывшем карманe. Поторопись, пожалуйста».
Он облачился в мое чудное бежевое пальто, осторожно надeл элегантную шляпу. Послeдний штрих — желтые перчатки.
«Так-с. Пройдись-ка нeсколько шагов. Посмотрим, как на тебe все это сидит».
Он пошел мнe навстрeчу, то суя руки в карманы, то вынимая их опять.
Близко подойдя ко мнe, расправил плечи, ломаясь, прикидываясь фатом.
«Все ли, все ли? — говорил я вслух. — Погоди, дай мнe хорошенько… Да, как будто все… Теперь повернись. Я хочу видeть, как сзади…»
Он повернулся, и я выстрeлил ему в спину.
Я помню разные вещи: я помню, как в воздухe повис дымок, дал прозрачную складку и рассeялся; помню как Феликс упал, — он упал не сразу, сперва докончил движение, еще относившееся к жизни, — а именно почти полный поворот, — хотeл вeроятно в шутку повертeться передо мной, как перед зеркалом, — и вот, по инерции доканчивая эту жалкую шутку, он, уже насквозь пробитый, ко мнe обратился лицом, медленно растопырил руку, будто спрашивая: что это? — и не получив отвeта, медленно повалился навзничь. Да, все это я помню, — помню: — шурша на снeгу, он начал кобениться, как если б ему было тeсно в новых одеждах; вскорe он замер, и тогда стало чувствительно вращение земли, и только шляпа тихо отдeлилась от его темени и упала назад, разинувшись, словно за него прощаясь, — или вродe того, как пишут: присутствовавшие обнажили головы. Да, все это я помню, но только не помню одного: звука выстрeла. Зато остался у меня в ушах неотвязный звон. Он обволакивал меня, он дрожал на губах. Сквозь этот звон я подошел к трупу и жадно взглянул.
Таинственное мгновение. Как писатель, тысячу раз перечитывающий свой труд, провeряющий, испытывающий каждое слово, уже не знает, хорошо ли, ибо слишком все примелькалось, так и я, так и я. Но есть тайная увeренность творца, она непогрeшима. Теперь, когда в полной неподвижности застыли черты, сходство было такое, что право я не знал, кто убит — я или он. И пока я смотрeл, в ровно звенeвшем лeсу потемнeло, — и, глядя на расплывшееся, все тише звенeвшее лицо передо мной, мнe казалось, что я гляжусь в недвижную воду.
Боясь испачкаться, я не прикоснулся к тeлу; не провeрил, дeйствительно ли оно совсeм, совсeм мертвое; я чутьем знал, что это так, что пуля моя скользнула как раз по короткой воздушной колеe, проложенной волей и взглядом. Торопиться, торопиться, — кричал Иван Иванович, надeвая штаны в рукава. Не будем ему подражать. Я быстро, но зорко осмотрeлся, Феликс все, кромe пистолета, убрал в мeшок сам, но у меня хватило самообладания посмотрeть, не выронил ли он чего-нибудь, — и даже обмахнуть подножку, гдe стриг ему ногти. Затeм я выполнил кое-что давно замышленное: а именно: выкатил автомобиль к самой опушкe, с расчетом, что его утром увидят с дороги и по нему найдут мое тeло.
